Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

И все же рассуждения о нравственном и духовном превосходстве социалистического образа жизни прикрывали беспокойство партийного руководства по поводу товарного дефицита, который становился все более угрожающим на фоне растущих материальных запросов советских граждан806. Молодежь, конечно же, считалась наиболее подверженной искушениям потребительства и поэтому наиболее нуждающейся в идейном руководстве. Чтобы укрепить способность советской молодежи противостоять искушениям не только материального, но и духовного потребительства, партия все в большей степени подчеркивала цель идеологической работы – формирование убежденности. Это становилось все более необходимо, поскольку с избранием Рональда Рейгана президентом США разрядка уступила место возобновленному идеологическому противостоянию противников в холодной войне. В этом контексте внедрение социалистического образа жизни было необходимо, «чтобы каждый советский человек глубоко понимал всей душой и сердцем историческую правоту социализма»807.

Новые богоискатели

8 апреля 1970 г. на конференции в ИНА Иосиф Крывелев (1906–1991) – ветеран атеистической работы, начинавший еще в Союзе воинствующих безбожников, – рассказал присутствующим, что на недавнем собрании редколлегии журнала «Наука и религия» Тендряков, автор «Апостольской командировки» и член редколлегии, заявил, что ненавидит воинствующий атеизм. Крывелев счел тревожным, что видный советский писатель, известный критическими по отношению к религии произведениями, выражает антипатию именно к тому, что для Крывелева было необходимым основанием советского атеизма: к его воинствующему характеру. Как сказал Крывелев, ему бы хотелось, чтобы все члены редколлегии любили воинствующий атеизм и сами были воинствующими атеистами808. Тем не менее к 1970 г. голос Тендрякова не был одиноким или маргинальным; скорее его высказывание было символичным и свидетельствовало о намечающейся двойственности советского атеизма, ощущавшейся даже внутри атеистического аппарата. Действительно, в контексте политической демобилизации и идеологической дезориентации позднего советского периода все более маргинальным становился именно воинствующий атеизм Крывелева.

Одна из самых актуальных проблем, стоявших перед советским идеологическим истеблишментом в эпоху Брежнева, была связана с возрастающим интересом творческой интеллигенции к религии как к хранилищу духовного наследия и национальных традиций. В России этот импульс возник в 1950‐е, с появлением «деревенской прозы», авторы которой осуждали надругательство над жизнью русской деревни. Изображая в ностальгических тонах умирающую сельскую глубинку, деревенская проза задавалась вопросом, не является ли утрата традиционной культуры и сельского образа жизни слишком высокой ценой прогресса. Для таких писателей, как Владимир Солоухин (1924–1997), разоренная деревня стала символом тех глубоких ран, которые советская модернизация нанесла русской национальной культуре, и он использовал мощные образы заброшенных церквей и разбитых икон, а также забытых религиозных обрядов и обычаев, чтобы наглядно и зримо показать оторванность современных советских людей от их национальных корней.

Вопросы и темы, поднятые деревенской прозой, имели большой резонанс особенно в среде советской интеллигенции. Уже в 1960 г. несколько видных деятелей культуры инициировали общественную дискуссию о месте русской истории и культуры в жизни современного советского общества, подготовив почву для явления, которое антропологи Жанна Кормина и Сергей Штырков определили как «идеология советского ретроспективизма»809. В статье, озаглавленной «Непомнящие родства», писатель Юрий Чаплыгин писал о нравственных аспектах российской культурной амнезии, а историк Дмитрий Лихачев в статье «Во имя будущего» призывал советскую общественность сохранять памятники национальной культуры – что в российском контексте означало сохранение объектов, связанных с историей русского православия, – видя в этом гражданский и патриотический долг810. На протяжении 1960‐х гг. интеллигенция мобилизовывала советское общество на участие в таких новых культурных инициативах, как охрана памятников истории и культурный туризм811.

Для партии богоискательство интеллигенции – в форме литературных произведений или защиты памятников культуры – было серьезным вызовом. Особенно проблематичным поворот интеллигенции к религии был потому, что интеллигенция рассматривала разрыв с прошлым и культурную амнезию современного советского общества в рамках нарратива национального упадка812. В этом отношении поворот к религии переплетался с формирующимся националистическим дискурсом и звучал диссонансом по отношению к обветшавшему официальному нарративу, для которого религия и прежний образ жизни были пережитками, подлежащими преодолению на пути к коммунизму813.