Святое дело

— Был на фронте в нашей батарее повар, — начал Нестеров, и Краснов улыбнулся. — Костяшкин по фамилии. Трус беспримерный! Каску даже на ночь не снимал. Бывало, раздает обед, а тут, на беду, снаряд поблизости шарахнет. Ну, черпак — в одну сторону, Костяшкин — в другую! Вытащат его за шиворот из ровика и — к котлу. А он дрожит как заяц и все прислушивается. Черпак так и пляшет в руках! Половина обеда — на землю! Прихожу к командиру батареи на пункт, докладываю: «Как хотите, товарищ старший лейтенант, я Костяшкина больше к котлу не подпущу!» Подумал старший лейтенант и говорит: «Отправить Костяшкина во взвод связи. Побегает с катушкой под огнем, сразу из него страх выдует!»

И что бы вы думали?! Первые дни Костяшкин еще больше переживал. Он и раньше худущий был: когда под ложечкой от страха сосет, никакие харчи не помогают. Кости да кожа! Одним словом, фамилия Костяшкин была прямо подогнана к нашему повару. А тут совсем отощал солдат. По глазам только и узнать можно. Прошла неделя, другая. Начал Костяшкин меняться. Переборол-таки страх свой заячий! Бывало, обстрел, бомбежка, ночь, ливень, а Костяшкину — все нипочем! Мигом линию связи восстановит. И поправился сразу. Куда там! Не узнать нашего Костяшкина. Уже не на связиста, а на повара стал похож.

Краснов слушал с интересом, но никак не мог уяснить, к чему клонит хитроватый старшина.

— Месяца через полтора, — неторопливо продолжал Нестеров, — решил я снова забрать Костяшкина на кухню. Повар он все-таки был хороший. И снова стал Костяшкин к котлу. Поначалу все шло гладко, но вскорости, смотрю, загрустил наш повар. Опять с него жирок спал, каску начал носить и, как раньше, шарахается при каждом свисте. Приходит однажды командир батареи на огневые, Костяшкин к нему: «Прошу перевести меня снова во взвод связи! Боюсь, — говорит, — на кухне, и аппетита нет». Так прямо и сказал. Посмеялся комбат, но просьбу уважил. Костяшкин войну связистом и окончил. Орденом его наградили и медалью. А когда демобилизовался, три дня за мной ходил, все упрашивал, чтоб вписали ему в проходное свидетельство специальность связиста, а не повара.

Краснов рассмеялся, улыбнулся и Рябов.

Старшина выдержал паузу:

— Вот и нашего Рябова поменьше бы в клубе держали, больше бы толку было! Совсем не умеет стрелять! И как не совестно ему отличников рисовать, а самому в хвосте плестись?

Рябов сник и опустил голову.

— В бою, брат, кисточкой много не сделаешь! Раз ты солдат, то первое твое дело — карабин, а не краски!

— Сами посылаете, — тихо возразил Рябов, не поднимая головы.

— Была бы моя воля, я бы тебя в клуб на пушечный выстрел не пустил! Художник мне нашелся. Репин-Шишкин! Ты мне на стрельбище свое художество покажи!

После этого разговора Рябов наотрез отказался ходить в свою студию. Начальник клуба пожаловался майору Лукьянову. Тот позвонил в батарею, у телефона оказался Краснов. «Вы мне и нужны», — сказал майор и пригласил зайти.

«Расскажите мне все о Рябове». К сожалению, Краснов не очень много знал о нем. Да и как узнать, если солдат на привилегированном положении?

«Это не оправдание, — жестко произнес Лукьянов. — Солдат — прежде всего солдат. В этом старшина прав. Но и талант глушить не дело. Ведь кроме пользы для полка надо и о человеке думать!»

«Как же мне быть?» — спросил Краснов.

Лукьянов опять улыбнулся своей мягкой и доброй улыбкой.

«Как? Знал бы, один за всех командиров управлялся бы… Сами ключик ищите!»

Никак этот ключик не отыскивался. Рябов держал себя теперь обособленно, сторонился товарищей, приказания выполнял, но без всякой охоты. Стрелял он по-прежнему неважно, хотя занимались с ним немало.

Краснов пытался поговорить по душам еще раза два, но, кроме односложных ответов, из солдата ничего нельзя было вытянуть.

В тот день, когда Рябов не захотел помочь ефрейтору Фиалкину, лейтенант Краснов, по обыкновению, задержался в казарме до сигнала отбоя. Пора было уходить. Он посидел еще немного, просмотрел конспект завтрашнего занятия, затем не спеша оделся и, прежде чем покинуть казарму, осторожно ступая на носках, обошел ряды солдатских кроватей.

Солдаты спали.

Лицо Савичева выражало спокойствие, уверенность человека, добросовестно потрудившегося днем. Руки Синюкова шарили по одеялу, словно он жестикулировал. Ваганов блаженно улыбался. Джутанбаев разметался во сне, одеяло сползло на пол. Краснов укрыл его, подоткнул края одеяла под матрац. Почувствовав на себе чей-то взгляд, оглянулся и встретился глазами с Рябовым.

— Почему не спите? — шепотом спросил Краснов, смутившись, будто застигнутый на месте преступления.

— Не знаю, — так же шепотом прозвучал ответ.

Уже проходя мимо дневального, оглянулся. Солдат смотрел вслед. Краснов махнул рукой: «Спите».

Но Рябов еще не скоро уснул. Вспомнилась мать, укрывавшая его по ночам. Забота лейтенанта напомнила… При чем тут лейтенант? Просто Рябов тосковал по матери, и все напоминало ему родной дом.