Святое дело

Рябов думал о матери с такой теплотой, что, если бы она могла догадаться об этой невысказанной сыновней любви, прилетела бы, примчалась, приласкала своего Олежку. Отец любил потешаться над ними, веселил гостей шутливыми предсказаниями будущего своего сына:

«Где можно достать дорожный портативный патефон?»

И в ответ на недоуменные пожатия плечами продолжал:

«Видите ли, моему Олегу скоро в армию призываться. А солдату, известное дело, приходится и на посту стоять. Шутка ли сказать: два часа ходить в одиночестве с винтовкой на плече! Тоска заест, да и дождь может случиться. Зонтик-то у нас есть… Танюша, покажи, пожалуйста, наш зонтик!»

Мать ворчала: «Полно тебе шутить!» А Олег защищался как мог: «Зонтик может пригодиться, если моим старшиной будешь ты!»

«Ну уж нет! — горячо восставал отец и сразу становился серьезным. — Если бы ты мне попался на «Смелом», я бы тебя скоро отучил от тепличных условий! Не было на нашем корабле мичмана строже, чем Рябов!»

«Куда там как строг!» — подзадоривала мать.

Отец расправлял темно-русые усы.

«Нет, строже Рябова не было на «Смелом». Поэтому и уважали меня матросы. Строг был, но справедлив. Хочу, чтобы и Олег к такому командиру под начало попал. А ему ох как нужно пройти солдатскую школу, без зонтиков, без поцелуев!»

Да, отец был прав. Первые месяцы службы Олегу Рябову дались трудно, очень уставал и никогда не высыпался. Команда «Подъем!» была самым ненавистным словом. Постепенно он втянулся в строгий ритм армейской жизни, и служба уже не казалась такой невыносимо тяжелой.

Все шло хорошо, пока не обнаружилось, что Рябов рисует. И превратился солдат-артиллерист во внештатного художника полкового клуба.

На инспекторской проверке теоретические экзамены выдержал неплохо: выручило среднее образование и сообразительность. На практических занятиях…

Рябов тяжело вздохнул и поежился под одеялом.

Вольная, полная почета и поблажек жизнь кончилась… Все навалились с упреками, проработками, взысканиями… Несколько раз пытался завести беседу и командир взвода: «Говорят, вы стихи пишете?» Пишет, но только для себя. А лейтенант: «И я лирику люблю». Стал декламировать Блока, Есенина, обожаемого Рябовым Фета. Олег чуть не поддался, разнежился, захотелось выложить душу, но вовремя одумался: кто он ему, этот лейтенант? А он — для лейтенанта? Отстающий солдат, позор и беда взвода… Не стал ни стихов читать, ни плакаться в жилетку. Но почему отказался помочь Фиалкину? Обидел товарища, доброго парня… И лейтенант обиделся. В сущности, ничего, кроме хорошего, он не сделал для Олега. И вообще, Краснов по-человечески относится к солдатам, с уважением и заботой…

Рябов повернулся на другой бок. «Опять Джутанбаев раскрылся…» Он слез с койки, поправил одеяло, подоткнул, как это сделал Краснов.

Утром Олег подошел в курилке к Фиалкину, сказал, глядя в сторону:

— Извини за вчерашнее, не в настроении был.

— Если мы все по настроению служить станем, знаешь что будет? — сказал Фиалкин, но разговор закончился миром.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Воскресным утром Надя возвращалась с рынка, нагруженная тяжелой ношей: закрытой сумкой и сеткой с двумя арбузами, поверх которых лежал кулек с диким виноградом. Сетка резала руку. Вдруг кто-то сзади подхватил сетку. Надя обернулась и увидела Ярцева. Они познакомились на вечере в клубе. Прекрасный танцор, остроумный собеседник, с ним было весело и легко. И комплименты высказывал тонко и не назойливо… Она с удовольствием приняла его предложение проводить из клуба…

Ярцев весело поздоровался, услужливо взял сетку и пошел рядом.

— Что вам снилось?

Надя выжидающе взглянула на него.

— Знаете, почему спрашиваю? Я сегодня видел чудесный сон. Рассказать?

— Пожалуйста.

— Приснилось, будто шагаю по дороге на стрельбище.

— Какой профессиональный сон. — Надя сделала милую гримасу.

— Что поделаешь. Такова моя планида! Но слушайте дальше. Дорога ведет все выше, выше. Я пробираюсь между дремучими кустами и вдруг очутился на широкой поляне. Посредине стоит девушка ослепительной красоты. Она протягивает мне руку, и дальше мы идем вместе по живому ковру из роз и лилий. Знаете, такие огромные лилии «виктория-регия», белоснежные, сверкающие, как невеста. А над нами во все небо перекинуты радужные ворота.

— Какие у вас необыкновенные сны.

— Я не сказал самого главного! Угадайте, кто была эта девушка? — Он выдержал паузу и, наклонившись к ней, прошептал: — Вы.

Надя рассмеялась.

Лицо Ярцева приняло серьезное, немного грустное выражение.

— Я рассказал вам сон таким, каким видел. — Остановился, стараясь угадать, стоит продолжать или нет. По лицу девушки было видно, что ей приятно слушать комплименты, и Ярцев осторожно произнес фразу, которой уже не однажды пользовался: — В глазах влюбленного образ любимой ярче солнца.

— Возможно, — ответила Надя.

Ярцев уловил в тоне ее голоса неодобрение и поспешил сменить тему.

— Что это, виноград? — спросил он, приподняв сетку. — Какой смысл покупать, когда им здесь все сопки усеяны?

— Ходила, да поздно. Все уже оборвали.