Одно только уважение тревожило его: это было политическое бытие освобожденных островов и прочих прежде бывших владений Венецианской республики; на сей предмет не имел он точных предписаний от двора своего и должен был руководствоваться одним временным и неопределенным положением конференции, бывшей в Константинополе между ним и министрами союзных держав. На оной положено было поступать со всеми обитателями этих мест благосклонно и дружелюбно, руководствуясь Манифестами Порты и духовными посланиями Цареградского Патриарха к грекам, но не решено, кому принадлежать будут Ионические острова по очищении их. Сами жители не столь желали независимости своей, сколь счастья быть в подданстве нашем. Должна ли была Россия воспользоваться этим случаем, чтобы положить основание к освобождению всей Греции, от которой приняла и веру, и просвещение? Должна ли была Россия, освободив кровью сынов своих Ионические острова от ига французов, предать своих единоверцев игу еще несноснейшему турок? По совершении освобождения этого и учинении островов независимыми, нельзя было, конечно, предоставить им самим собственную их защиту; кто же должен был оставаться стражей и покровителем греков… Отдаленная ли Россия, угнетающая их Порта Оттоманская или господствующая на морях Англия? Эти важные недоумения не мог Адмирал решить сам собою, а надлежало тотчас действовать по какому-либо плану и не упускать благоприятной минуты. Как россиянин, Ушаков был тронут положением греков, он видел их пламенное усердие к нам, видел, что минутное их блаженство не обеспечивало будущего их благосостояния и бытия, он желал следовать по обширным и мудрым предначертаниям великой Екатерины, но власть была у престола Царского, он был только исполнитель воли Государя своего.
Отставляя времени решить важные эти политические задачи, Адмирал Ушаков обращал все свое внимание на военные действия. Недостаток в людях для строения новых батарей и высадок на берег заставлял его с вящим нетерпением ожидать прибытия вспомогательной эскадры Контр-Адмирала Пустошкина и 2 000 албанцев, которых обещал в скорости прислать Ибрагим-Бей. Между тем с нашей батареи по крепости и обратно происходила день и ночь сильная пушечная стрельба. Лавировавшие суда наши также были обеспокоены с острова Видо, когда при тихом ветре или при темноте ночной приближались они слишком к острову.
<Декабря> 17-го числа произошла между албанцами и вышедшими из крепости французами перепалка. Они хотели удариться на грабеж деревень, но когда ночным сигналом дано было всей эскадре повеление вести высадку, то неприятель не медля возвратился в крепость.
<Декабря> 20-го числа на рассвете корабль «Женероз» покушался было уйти и, снявшись с якоря, пустился к Албанскому берегу; тотчас послан был за ним в погоню корабль «Петр», фрегаты «Михаил», «Навархия» и «Счастливый». Приметив движение этих судов, «Женероз» возвратился немедленно и стал на прежнее свое место.
Не проходило почти дня, чтобы французы не покушались делать вылазки, не беспокоили наши аванпосты и не дрались с албанцами, открывая себе путь к деревням для грабежа. Недостаток в съестных припасах понуждал их к этой крайности. 26-го числа декабря отряжены были для крейсерства в южный пролив корабль «Петр», фрегаты «Михаил» и «Навархия», а капитан Селивачев со своим отрядом отозван был назад. Ему поручено было с кораблями «Захарий» и «Богоявление» и фрегатом «Григорий» находиться в середине пролива, ближе к крепостям, не в дальнем расстоянии от кораблей начальников соединенного флота, и наблюдать за движениями французского корабля «Женероз» и за прочими их судами. Наконец 30-го числа прибыла столь нетерпеливо ожидаемая эскадра контр-адмирала Пустошкина.