Святой флотоводец России. Жизнь и деяния святого праведного воина Федора Ушакова, адмирала непобедимого

Однако же лейтенант Метакса, посланный к турецкому Контр-Адмиралу, чей корабль по легкости своей один мог равняться в ходу с «Женерозом», явившись к Фетих-Бею, чтобы предъявить ему приказания Главнокомандующего выпустить немедленно канаты и идти в погоню за неприятельским кораблем, нашел его спящим преспокойно в своей каюте; он его поспешно разбудил и, вручая ему пакет, объяснил на словах о воспоследовавшей на эскадрах тревоге, но какое его было удивление, услышав от турецкого Контр-Адмирала, что он не берет на себя уговорить свою команду выполнить приказание Адмиралов, что турки, не имея провиантов, не получая столько времени жалованья и наскуча быть так долго на море, в разлуке со своими семействами, сильно ожесточены против начальников, и что не благоразумно бы было объявить им цель его приезда к нему на корабль… Фетих-Бей кончил свою геройскую речь следующим острым словом: «Француз бежит, чем гнаться за ним, дуйте ему лучше в паруса!..» Метакса, увидев, с каким человеком имел дело, и не имея достаточно времени доказывать турецкому богатырю, что службу должно предпочитать сну, что со взятием Корфу кончаются все нужды турок, плавание их, разлука с семействами… выбежал из каюты и бросился с досадой в лодку; между тем счастливец и смельчак Лажуаль, чья участь видно была удачна – всегда уходить от сильнейшего неприятеля, проходит беспрепятственно пролив, по нему стреляют корабли «Захарий-Елизавета» и «Богоявление Господне», оба следуют за ним в погоню, но так как та же стихия действует для бегущего, как для настигающего, то на рассвете «Женероз» от них вовсе скрывается и достигает благополучно Анконы, суда же наши принуждены возвратиться на Корфу, имея провианту на трое суток.

Таким образом счастливое стечение обстоятельств и оплошность турецкого Контр-Адмирала лишили нас верной добычи. Кто служил на море, тот знает силу ветра, выигрыш времени, преимущество в легкости корабля и все прочие обстоятельства, способствовавшие здесь отважному Лажуалю, тот не удивится его уходу, а обвинит может быть только одну чрезмерную попечительность Адмирала Ушакова о сбережении вверенного ему флота, ибо сколь сделанное капитаном Сенявиным предложение взять «Женероз» на абордаж не было отважным, но при таком предводителе как он, могло оно быть выполнено с совершенным успехом. Впрочем потеря эта не была важна; французы дорого заплатили на нее Адмиралу, ибо, по уходу этого корабля, внимание русской эскадры было менее развлекаемо, и все силы ее обратились тогда единственно на взятие укрепления и изгнание французов из всего острова.[86]

Теперь приступлю я к рассказу вторичной моей посылки к Паше Янинскому: 28-го января был я призван к Адмиралу, который, вручив мне письмо и табакерку с футляром, приказал отправиться к Али-Паше с тем, чтобы я нимало не медля, по получении ответа касательно войск возвратился ко флоту. Я отвалил в 9 часов утра с флагманского корабля и при южном ветре под парусами прибыл к назначению своему в самый полдень. Как скоро стали мы приставать к правому берегу при устье речки Бутринто, я спросил, тут ли Али-Паша. Греческие матросы указали нам купеческий трехмачтовый бриг, к которому я тотчас привалил. Первое лицо, которое я встретил, взойдя на судно, был сам Визирь в простом албанском капоте, расхаживающий по палубе с трубкой во рту. Он тотчас назвал меня по имени, как старого знакомого, и сказал: «Добро пожаловать, г. Метакса!» – потом взял меня под руку и мы спустились в весьма темную, тесную и нечистую каюту: тут подал я ему письмо и табакерку. Вынимая последнюю из футляра, он поражен был ее блеском и показывал вид величайшего удовольствия. Табакерка эта была украшена изумрудами, кои вместе с крупными бриллиантами представляли букет цветов, и оценена была в казне 2000 червонных.

Узнав содержание Адмиральского письма, которое я ему прочел, Али-Паша сказал с веселой улыбкой: «Все пойдет на лад!» Он приказал тотчас накрыть для меня на стол и велел накормить гребцов моих, извиняясь, что дадут мне походный обед, ибо никто не мог, прибавил он, ожидать в пустыне этой такого гостя. Потом, пожелав мне хорошего аппетита, отправился он на другое судно.

Шкипер подал мне холодной жареной баранины и множество самых лучших сухих закусок, я второпях перехватил кое-что, выпил рюмку вина и, спеша возвратиться с удовлетворительным ответом к Адмиралу, ожидал возвращения Паши в каюту, чтобы с ним проститься и попросить письмо, но вместо того он прислал своего письмоводителя пригласить меня на то судно, где находился сам, и которое было столь же великолепно и опрятно, сколько первое было бедно и нечисто. Азиатские ковры, украшавшие каюту, бархатные диваны, висевшие на стенах богатые кинжалы, оправленные в золоте и серебре ружья, пистолеты и другое оружие, дорогие янтарные трубочные мундштуки, зеркала, фарфор, отборная мебель – все, одним словом, показывало, что я находился на яхте Визиря и повелителя Эпира.