Святой Грааль

Громким голосом он начал рассказывать случаи из победного похода Христова воинства, и наемники слушали, не отрывая глаз: профессиональные убийцы, они однако не покидали своего края, не видели ни жарких стран, ни северных, не видели даже моря — работы в неспокойное время для убийц больше, чем для землевладельцев или плотников.

Внезапно Павел, самый подозрительный из троих, беспокойно завозился, сказал дрогнувшим голосом:

— Мне кажется, он болтает не просто так!

Петр беспечно хохотнул:

— Еще бы! Старается не думать, что его ждет.

— Нет, у него что-то созревает в котелке…

— Скоро котелок расколется, и ты все увидишь, — успокоил Петр. — Давай, железнобокий, продолжай!

Томас раскрыл было рот, но в темноте послышался конский топот. Коршун взял лук и стрелы, Петр и Павел — сабли, все трое вытянули шеи, глядя через голову Томаса. Наконец Коршун сказал с облегчением:

— Конь хозяина!.. Ну, рыцарь, ждать недолго.

На фоне звездного неба, со странно блестящими в лунном свете плечами и головой словно посыпан инеем возник всадник. Конь фыркнул, заслышав других коней, тихонько заржал. Коршун подобострастно бросился навстречу, помог Горвелю сойти с коня. Следом появился на низком лохматом коне еще всадник: Стельма, как понял Томас.

Горвель быстро доковылял до места, где сидел связанный Томас, одним коротким взглядом сквозь узкую прорезь наградил неподвижного калику, что сидел в забытьи, уронив голову на залитую кровью грудь, тут же повернулся к блестящему рыцарю:

— Все на месте?.. Я несся как джинн! Вдруг стало страшно, что какая-то пакость вмешается, все испортит. Это сам дьявол, а не рыцарь!

— Мы справлялись и с дьяволами, — заверил Коршун.

Горвель, прихрамывая, остановился перед Томасом. Сквозь прорезь единственный глаз блистал как льдинка в лунном свете, а вместо другого глаза Томас отчетливо видел красную впадину, похожую на адскую печь, в которой суждено вечно гореть этому человеку. Томас ответил прямым взглядом, в котором была незапятнанная рыцарская гордость, высокомерие и благородная надменность. Горвель произнес медленно, все еще часто дыша после стремительной скачки:

— Что скажешь теперь, сэр Томас?

— Что я поеду дальше, а ты останешься, — ответил Томас голосом высокорожденного, как говорил бы с конюхом.

Горвель отшатнулся, рука ухватилась за меч. Он подозрительно оглянулся на Коршуна и его компаньонов. Коршун протестующе выставил ладони:

— Все в порядке! Рыцари все твердолобые. Его можно образумить, только вогнав копье в сердце. Или расплескав мозги боевым топором.

Горвель сказал глухим голосом:

— Тогда образумим!.. Или расплескаем?

Он вытащил меч, уже не рыцарский, как заметил Томас, а короткий, легкий — прежний тяжелый меч уже не удержал бы в искалеченной руке. Томас смотрел не мигая в нависшую над ним стальную маску. Чувство жалости к получеловеку испарилось. Взгляд его синих глаз, сейчас темных при свете луны, был прям и чист как всегда.

Голос Горвеля забился в железной коробке шлема, похожий на страшную летучую мышь, что ищет выхода, метаясь от стенки к стенке, царапая железо острыми коготками.

— Ты герой штурма башни Давида, ты освобождал Гроб Господень!.. Знаешь, как молиться, должен знать. Я, правда, никогда не слышал от тебя ничего, кроме имени Пречистой Девы да ругани с церковными словцами. Но сейчас хочу услышать настоящую молитву!

— Настоящая молитва ввергнет тебя в ад еще глубже, — ответил Томас. — Не страшит кара Господня?

— Нам всем гореть в аду, — отрезал Горвель. — Я там буду не один.

Томас видел, как в темноте на теле калики внезапно ослабела веревка. Натянута была так туго, что лопнула со страшным треском, хлопком, словно ударил пастушеский кнут. Все должны были развернуться, броситься с саблями — сердце Томаса облило кровью, — однако все пятеро, включая и подошедшего Стельму, напряженно всматривались в яростное лицо Томаса — он понял, что остальные слышат из посторонних шумов только неумолчный рев близкого водопада да тяжелое дыхание Горвеля.

— Добавлю, — проревел голос Горвеля в стальной башне шлема, — что проживешь ровно столько, сколько продлится твоя молитва!.. Но только молись громко, чтобы мы разобрали каждое слово.

Калика за их спинами медленно выдвинул из-за спины руки с обрывками веревок, на землю капала темная кровь. Лицо калики было перекошено страданием, вместо глаз зияли темные провалы.

— Ну? — потребовал Горвель люто. Он чуть нажал на рукоять меча, острие пропороло кожу на горле. Томас ощутил, как побежала тоненькая горячая струйка. Странно, даже обрадовался, ощутил облегчение: не только калика теряет кровь!

Коршун сказал досадливо:

— Это ж рыцарь! Гордый. Станет молиться, как же!

— Почему не станет? — заверил Горвель. — Еще как станет! Только подозреваю, что он, хоть и клянется на каждом шагу именем Пречистой, ни одной молитвы не знает.

Павел нерешительно придвинулся ближе, не спуская глаз с темной полоски крови на горле рыцаря, предположил:

— Молиться для него сейчас, все равно, что молить о пощаде. Эти франки даже богу молятся лишь потому, что ихнего Бога на самом деле нет, они его никогда не видели!