Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

Видения этих народных заступников связывались с чудотворными родниками и источниками, как это случилось в 1930 г., когда в колхозе был явлен родник с отражавшимся в воде изображением о. Иоанна^{914}. Родники и источники с древнейших времен являлись главными местами поклонения. В России это было развито в меньшей степени, чем в Европе, однако борьба с религией в советский период привела к тому, что поклонение переместилось с икон на «природные» явления — феномен, заслуживающий особого изучения^{915}. Сообщавшие об этом деревенские жители считали вполне логичным, что святые теперь странствуют по свету. Их традиционные источники веры — иконы, крестные ходы, церковные богослужения, часовни, священники — были отняты или уничтожены; поэтому было совершенно оправданно (хотя они и признавали, что это «невероятно»), что умершие святые являлись во плоти и служили источником воодушевления и утешения^{916}.

В советское время явление о. Иоанна не всегда означало благо; мотив возмездия, знакомый по более ранним свидетельствам, возникает и теперь. Так, в одном рассказе очевидцев описывается явление о. Иоанна на антирелигиозном комсомольском собрании. Один из разъяренных комсомольцев швыряет в него бутылку, однако она пролетает сквозь фигуру таинственного священника, который исчезает; и лишь слова «Отец Иоанн Кронштадтский» внезапно появляются на стене. Несмотря на то что это видение смущает коммунистических агитаторов, они объясняют его как «поповские штучки» и продолжают собрание. Вдруг, в безоблачный зимний день, дверь комсомольского клуба озаряет вспышка молнии. Аудитория отброшена, но не пострадала; атеистические агитаторы убиты молнией. Местные газеты описывают это событие как злонамеренный поджог, совершенный антисоветскими элементами. Но, конечно, в деревне лучше знают, как было на самом деле. Чтобы избежать ареста, трое обвиненных в поджоге юношей уходят из села и становятся странниками, проповедуя православную веру и рассказывая всем, что с ними произошло^{917}.

В другом явлении о. Иоанна, описанном в письме от 1934 г., колхозник рассказывал, как он увидел священника, гуляющего по полю с симпатичным молодым солдатом, который «был похож на великомученика Георгия на иконах или, может, Архангела Михаила». Оправившись от шока, вызванного присутствием священника как такового, — к середине 1930-х гг., после многочисленных гонений, их редко можно было встретить, — люди постарше сказали, что священник похож на о. Иоанна. Он благословил землю верующих на все четыре стороны, а затем прошел в совхоз. Когда коммунисты попытались прогнать его, он заметил им, что, поскольку то поле было вотчиной сатаны, а не Господа, они будут наказаны за свое неверие. Дважды при попытке схватить его призрак исчезал. Через десять минут поле охватил огонь; частный же участок верующих оставался нетронутым. Здесь, как и в другом случае, «Известия» объявили, что пожар — дело рук религиозных «вредителей», а подозреваемыми назвали священника и молодого военного^{918}.

Таким образом, в этих видениях советской эпохи, материалы о которых собирались подпольно, о. Иоанн помешается в контекст богатой традиции апокалиптических видений; он выступает защитником верующих и врагом атеистического советского режима^{919}. Когда иконы у народа были конфискованы, их место заняли портреты о. Иоанна, «только мы их прячем, чтобы не рассердить коммунистов». Некоторые начали вырезать иконы из дерева, в том числе и изображения о. Иоанна, что, как они утверждали, способствовало чудодейственному исцелению^{920}. Он также появлялся и в литературных произведениях: например — иносказательно — в фантастическом романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», где описывается приход сатаны в сталинскую Москву, как «писатель Иоанн из Кронштадта»^{921}.

В официальных же советских публикациях образ пастыря был попросту перевернут, и без конца повторялась старая формула: о. Иоанн был «ярый монархист, один из основателей черносотенного “Союза русского народа”, непримиримый противник революционного движения, который прикидывался чудотворцем»^{922}. Парадоксально, но в разгаре борьбы с «пережитками» в 1970-х гг. советская пресса сама предавала гласности и распространяла те взгляды, с которыми боролась. Придерживаясь своей схемы, согласно которой международные реакционные силы вступили в заговор, чтобы свергнуть коммунизм, она с одинаковой силой обличала как реакционно настроенных эмигрантов, так и их «сотоварищей» на территории Советского Союза. Уделяя такое внимание обеим группам, советские публицисты усиливали у них сознание огромного значения своей борьбы — получалось, что их стремились одолеть одновременно и «международный коммунизм» и «международный либерализм». Кроме того, намеренно стирая различие между правыми эмигрантами и доморощенными оппозиционерами, советские журналисты продолжали традицию дореволюционных радикальных литераторов, которые разоблачали иоаннитов.

Судьба иоаннитов после революции