Святой остаток (сборник)

– Пятьдесят три, – сказал он наконец, – да, дворов десятка два прибавилось; и у барина усадебка обстроена получше: видно, молодой – должно быть, что теперь правит молодой – хозяин хороший! А избы моей не узнаешь, хоть не ищи! А с этого края избы выросли, и с того края выросли – вон, поди, до самого оврагу! – Вот каково тридцать годов с лишком дома не бывать – и не маленький вышел отсюда, хозяйку покинул, Царство ей Небесное, а теперь – на своем пепелище заплутаешься, ей-Богу!

– А что, – продолжал он про себя, – есть ли кто на деревне, кто бы узнал меня? Навряд ли. Попытаемся!

Он спустился с пригорка и пошел медленными шагами вдоль по улице, рассматривая направо и налево всякую избу и вглядываясь зорко на каждого прохожего. Первого встретил он пожилого мужика, который, видя, что отставной служивый остановился и смотрит ему в глаза, поклонился, проговорил: «Здравствуй, дедушка», – и пошел своим путем. Дальше встретил Астафьев девку, – и та поклонилась молча и, подняв прут, пошла встречать стадо. Старик оглянулся: пыль подымалась столбом по гребню пригорка, с которого он сам только что спустился; рев коров раздавался издали – и из ворот каждой избы стали показываться старушки, девки, старики или дети, готовясь встретить и загнать свою пестравушку, чернавушку или буренушку.

Дмитрич отошел к сторонке, стал и начал вглядываться молча в каждого из проходящих, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо; но старые и молодые встретили скот свой и загнали его домой, проходя туда и сюда мимо старика, – а он стоял одинок и неузнан, как на чужбине. Пыль начинала улегаться на опустевшей улице; пастух, сдав с рук на нынешний день товар свой, отправился на покой в чередную избу, которая должна сегодня накормить и приютить его; в дворах тут и там слышались только голоса баб, беседующих с коровами своими или с ребятишками, а у Дмитрича что-то подступило под сердце, его одолела тоска. Он присел на завалинку.

Немного погодя окно над головой старика растворилось, и там показалась также голова, плешивая от бровей до затылка, с белокудрыми висками. «Что, служба, – спросил старик, – аль проходом?» – «А как Бог пошлет, – отвечал Дмитрич, сняв фуражку, кивнул головой и накрывшись опять, – коли кто зазовет старика, так заночуем, а нет, так, пожалуй, и мимо». – «Просим милости, – сказал первый, кланяясь, – и на печь посадим, и толоконцем угостим. Чем Бог послал. А вы домой идете?» – «Домой, благодарствуем на добром слове». – «А далече?» – «Оно в старину бывало и недалече, а теперь не знаю, как и сказать: ино скажешь, да не поверят». – «Что так?»

– «Да вот так: эта изба чья теперь, вон, где супротив ворот корова телка лижет?» – «Эта – да нашего мужика!» – «А как, то есть, прозывается этот мужик ваш?»

«А прозывается он Бобренком». – «А! Бобренком, – продолжал Дмитрич, – а чья изба была тут до него?» – «До него – да ведь уж он давно и предавно тут». – «Нужды нет, что давно, знаем и мы счет годам; да чья была она?» – «Да тут жил хозяином, почитай, что ровня мне было по годам, однолеток мне, то есть, мужичок наш, да уж где та пора, давно-предавно, – на службу ушел, сдан был в рекрутство…» В это время голова старухи высунулась из другого окна; поглядев немного на странника, с которым хозяин ее беседовал, и слышав все, что было говорено, старушка вступилась за своего старика, который, как ей казалось, не умел толком сговорить с прохожим, и продолжала: «Нетути его, батюшка, того мужичка давно уж на свете нетути, в солдаты ушел да турки из пушки его убили!»

– А типун тебе на язык, да коза в огород! – закричал, окрысившись, Дмитрич и встал, вытянувшись так, что и горба его не стало видно. – Крестьянина того звали Астафьевым, Васильем, – продолжал он, глядя на крестящуюся от изумления старуху, – а теперь вот дослужился, что чествуют его Дмитричем, а вот он жив, перед вами!

Старик со старухой, образумившись, кинулись на улицу принимать дорогого гостя: оба они помнили еще хорошо Астафьева, что нынче Дмитрич, но не чаяли с ним свидеться. Аханьям, удивлениям и извинениям не было конца. «Батюшка, – отвечала старуха, когда Дмитрич стал ей пенять, что она хотела уморить его, – батюшка, ну, прости меня, грешную, что с велика бабья ума молвила; люди так говорили, что, чай, давно пропал он, легко ли дело, уже время ушло – ну и я, грешная, за ними; ты прости меня: от слова не сбудется!»

Вечером, когда весть о приходе Дмитрича прошла по деревеньке, еще пять-шесть стариков и старух собрались посмотреть на выходца с того света, приветствовали его и обнимали; более не знал его на селе никто: в 32 года выросло новое поколение! Долее всех беседовал Дмитрич с Авдотьей, одинокой вдовой почти одних с ним лет, которая закрыла глаза хозяйке его и пересказывала все подробности ее кончины, будто это случилось вчера, хоть тому прошло 27 лет.