Святой остров

В конечном итоге местный доктор сумел разыскать у себя во врачебном инвентаре странного вида смирительную рубашку и с помощью двух здоровенных пограничников скрутил Бин Ладена от археологии. При этом Енски-старший сквернословил по-английски, французски и на древнеара-мейском, чем привел Папу в буйный экстаз, сравнимый разве что с оргиастическим. Бетси МакДугал, вероятно, понявшая некоторые обороты речи профессора, густо краснела.

Алекс Енски угомонился только после укола, который сделал ему сияющий от радости военврач. На вопрос Гора о причинах такого счастья эскулап ответил, что на острове среди патологически здоровых пограничников у него настолько бедная практика, что любой больной воспринимается им как подарок судьбы, а уж такой редкий экземпляр – это просто сказка.

– Кто бы мог подумать! – восторженно брызгал слюной медик. – Смирительная рубашка! Надо мной складские смеялись, когда я ее выписывал! И вот тебе! Понадобилась, еще как понадобилась! Они мне говорили, мол, на кой она тебе, погранцы, один черт, все порвут, здоровые лоси. А вот на тебе, профессора пришлось пеленать. Да еще с такой дисфункцией кишечника…

В общем и целом поведение своего отца Гор никак не мог считать героическим. Одно выражение «черножопый» тянуло на серьезный судебный иск и обвинение в расизме. Местные жители этого, впрочем, не заметили. Некоторые даже радовались: «Vо daet prof. Rubit pravdu-matku».

– Не знаю, какой там «подвиг», – наконец ответил Гор. – Мне кажется, что с ломиком был перебор.

– Да ну, ты всегда такой скучный. Как от тебя эти близняшки не сбежали, не пойму.

– Ну, вероятно, они увидели во мне личность, – изрек Гор, как ему самому показалось – с достоинством.

– Хорошее у них зрение, – пробормотала под нос Бетси.

– Кстати, как твоя рана?

– Нормально. Слегка побаливает, и все. Ну ладно, – засобиралась девушка. – Мне пора. Я счастлива, что твой отец в порядке, рада, что он спит, а то скорее всего он погнал бы меня из палаты костылями. И вообще очень хорошо, что ты за ним присматриваешь. Наверное, ты был бы очень неплохим мужем и отцом семейства. Жаль, что меня это интересует в последнюю очередь.

Дверь хлопнулась, едва не прищемив полы белого «халата». Обалдевший от наплыва пациентов доктор вырядил всех, кто находился на территории изолятора, в простыни.

– Как в настоящей больнице! – в тихом восторге шептал он, проходя по коридору от одной палаты до второй.

Гор припомнил строчки из песни, которую вечером пел один из парней археологической группы. Суть и щемящий душевной настрой этой композиции оказался Енски-млад-шему недоступен, но на девушек производил неизгладимое впечатление: «Молодая, красивая, белая…»

Гитара слегка фальшивила, костер немилосердно дымил, вино было красным, дурным и больше напоминало дешевый портвейн. Девушки млели от этой романтики, особенно Папа, которая периодически взрыдывала басом и пыталась склонить голову на плечо ближайшему археологу мужского пола. Археолог некоторое время терпел, а потом извинялся и уходил будто бы в туалет, а по возвращении садился на совсем другое место. Папа взрыдывала и двигалась к следующей жертве. Оля и Яна прижимались к Гору своими прелестями, от чего вроде бы и гитара начинала звучать лучше, и костер горел веселее, и слова песни не казались уж совсем идиотскими.

Но все это было вчера.

…Потом был вертолет и цирк с участием Енски-старше-го. Гор тяжело вздохнул и начал очищать апельсин. Отец спал сном праведника, но его отпрыску этот покой казался затишьем перед грозой.

– Все спит? – Дверь снова приоткрылась, но на этот раз вместо строгой красоты Элизабет МакДугал в дверной проем с трудом протиснулось лицо Арины Панкратовны.

– Спит, – ответил Гор.

Папа с сожалением хлюпнула носом, сделала движение вперед, и в палате сделалось тесно. Вслед за ней протиснулась Яна Градова, прихваченная доцентом в качестве переводчика. Девушка сочувственно взглянула на парня и легонько вздохнула.

– Какой, однако, темпераментный мужчина! – восторгалась Папа. – Я с него просто угораю! Никогда бы не подумала, что профессор Енски способен на такие подвиги.

«Что они заладили одно и то же – подвиг, подвиг…» – озадачился Гор.

– Я читала так много его статей, – всплеснула руками Папа и поправилась. – В переводе, конечно. Только то, что до нас доходило… Но я прочитала все. Он действительно много сделал для археологии. Не то что мы, копаемся в грязище. Все, что видим, – это раскоп, могильник, кухонная яма, палатка, да комары размером со слона. А он… Какой все-таки гигант мысли! Надо же, сидя в Лондоне, бог знает где, в такой дали, он одной силой мысли опровергает или доказывает теории, ставит точки в самых неразрешимых спорах. И при этом ни разу за последние три года не побывал на раскопе и не взял в руки лопатку. Великий человек! Да. Можно сказать – огромный человечище.

Папа смахнула набежавшую сентиментальную слезу и совсем непонятно добавила обалдевшему Гору: