Святой папочка

Людям нравится размышлять о причинах этого ужаса, предполагая, что он пришел откуда-то извне. Эмили Дикинсон: в расцвете лет напугана большой собакой? Эмили Дикинсон: она увидела пенис и отреклась от человеческого общества. Мне вместо этого нравится размышлять о тонкой, болтающей веревке, которую она перекинула через этот ужас, привязав к ней корзинку, полную пирожных для детей. А еще мне нравится представлять, как она втискивала между ними потрепанные стихи, в основном на тему выпечки:

«Рая сахарный кусок
укусила детка,
точно жемчуг, ангелок,
впилась в Бога крепко».

Люди предполагают, что ее потенциал скукожился в затворничестве. Но когда ты добровольно запираешься в собственном замке, он в ответ ужимается до твоих размеров, а твое тело, напротив, расширяется, срастаясь с его стенами. В конце концов ты пускаешь корни в его фундамент, стекла становятся твоими глазами, а высокие мысли превращаются в дым, струящийся в небо из печной трубы. И все же у тебя остается возможность сбрасывать в мир сладости из окошка. Эмили никогда не показывала детям своего лица, лишь руки – те самые, которыми она писала свои стихи. Что, если она хотела открыться, но боялась разоблачения? Что можно считать сокрытием, а что – созерцанием посвященного?

Рядом с нашим серо-белым домом есть одно место, которое напоминает мне о ней. Это музей миниатюр, где за пять долларов можно увидеть весь воображаемый спектр человеческого жилья. Здание построено в испанском стиле с крышей из волнистой красной черепицы, которая сливается с более широкой крышей из листьев. Когда я пришла туда в первый раз, я напоминала великана, нападающего на деревни – так мне хотелось все рассмотреть и ничего не пропустить. Больше всего мне понравился магазин скрипок, вырезанный в корпусе настоящей скрипки, и магазин миниатюрных ювелирных изделий, в котором женщина в лисьей накидке разглядывала бриллиантовое кольцо, а еще мастерская миниатюрных кукольных домиков, благодаря которой весь музей обретал какую-то особую осознанность. А еще еда – крошечные консервы с выпотрошенными сардинами, перепела, ожидающие, когда их ощиплют, крошечные блестящие окорока в крошке коричневого сахара и гроздьях сияющего винограда. А эти каютки просоленных морских капитанов, с секстантами, колечками ключей, резными ножнами, пустыми люльками и голубыми вазами из китайского фарфора. Чайники. Антикварные письменные столы. Флаконы духов и ящички, полные крапчатых птичьих яиц, чернильницы, в которых никогда не закончатся чернила. Я в окружении существительных и переполняюсь тем же чувством, какое иногда дарят хорошие книги: эту жизнь можно подержать в ладони, изучить до мелочей, съесть взглядом. Постичь.

– Все выглядит в точности как на самом деле, – восклицает Джейсон, жадно разглядывая один экспонат за другим и поражаясь тому, как художникам удалось ужать предмет до таких размеров, не потеряв по пути ни одной важной детали. Единственное, что выглядит неубедительно – люди. Людей художникам почему-то ни разу не удалось изобразить досконально, как будто в них было что-то ускользающее, не поддающееся.

– Как думаешь, ты мог бы сделать такие же? – спрашиваю я, наблюдая за тем, как он заглядывает в гостиную и восхищенно стонет при виде маленьких витражных окошек.

Джейсон реагирует мгновенно:

– Да. Кукольные домики для мужчин: Маленький Размер – это круто!

Как я превратилась в человека, который практически не выходит за порог дома? До двенадцати лет я была сущее дитя природы, ухаживала за своими Лесными Комнатками, бродила по ручьям и по пояс в траве, каталась на велосипеде по пустырям, бывало, даже после того, как солнце истлевало на горизонте. Я собирала нерасколотые жеоды с лунной коркой, кусочки рогов, выщербленных, как кораллы, поросшие оборками грибов, бутылочно-зеленые стеклышки, чьи-то списки покупок и целые, не расплющенные крышечки. Это коллекционирование было продиктовано безумным инстинктом владеть всем миром. А если надо было вернуться под крышу, я брала с собой дыхание улицы, сжимала свой собственный потаенный смысл в кулачке.

А потом, когда мы переехали в тот район в Сент-Луисе, который частями поднимался в небо, где пропадали девушки и никто не играл на улицах после наступления темноты, произошла удивительная вещь: я почувствовала, как чья-то невидимая рука медленно начинает опускать металлический ставень, пока внизу не остается лишь узкая полоска света, льющегося снаружи. Мне было тринадцать, и у меня не хватало сил снова его поднять. Как же вернуться назад, к стремительному полету через поля, к уверенному набиванию карманов всем, что попадется на глаза? Как вспомнить ту простую, до мозга костей исконную уверенность в том, что мир принадлежит и тебе тоже?