Святой папочка

Я знаю, в наши дни женщины должны быть такими сильными, чтобы при желании смочь раздавить между своими мощными бедрами президентов и весь патриархат в целом, но это все точно не про меня. Мужская система ценностей и мужской гнев затронули многих из нас так, что мы не всегда можем это сформулировать или преодолеть. Иногда, когда потолок кажется особенно низким, а прошлое подбирается вплотную, я думаю, что и впрямь не смогла преодолеть все это. Что я все еще та маленькая и незначительная девочка, которой чей-то низкий голос говорит, кто она и кем должна быть. До того, как мне исполнилось тринадцать, я никогда не была той частью общества, которую отец называл пустоголовыми «милыми куколками» и в которой наша церковь видела лишь тело. Я была самой собой, уникальной и безусловной. А потом внезапно стала женщиной, и это было похоже на то, как если бы я глядела в телескоп ясным взглядом, созерцая безграничную звездную ночь, а потом он вдруг развернулся и обратил на меня свое злобное око. Я дошла до точки. Вопрос о том, существует ли Бог, никогда не был для меня тогда вопросом; вопрос о том, существую ли я, занимал все мое сознание.

И если я не смогла преодолеть все это, то мои мысли – смогли. Искусство не оградить и не посадить под замок, как нас самих. Оно грохочет и заполняет собою все, даже если наш собственный голос звучит не громче шепота. Вот в чем секрет: когда я встречаюсь с самой собой на странице, меня шокирует то, насколько могучей я кажусь. На бумаге я сильна, потому что именно в нее вливаю все свои силы. На своих страницах я являюсь всем, чем не являюсь на самом деле, потому что именно в них вкладываю саму себя. Я больше не шепчу в маленькую замочную скважину, я выбиваю дверь, срываю крышу и раскидываю руки на всю ширину ночи.

Однажды вечером я валяюсь с простудой в постели, и мне звонит отец – узнать, как я себя чувствую. Я стараюсь скрыть свое удивление, ведь обычно он звонит нам только в дни рождения – спеть «С днем рождения, мартышка-вонючка, вернись, наконец, в зоопарк».

– Ну, выздоравливай, лапуля, – говорит он мне ласковым голосом – ни дать ни взять медведь, сожравший певчую птичку. – И постарайся сегодня не писать ничего непристойного.

– Уже поздно, – говорю я, бросая косой взгляд на свой ноутбук, в котором открыт документ, где я как раз набрасываю воспоминания о нашей первой поездке. Я кладу трубку и посмеиваюсь, вспоминая о том, как он сидел за рулем в футболке с надписью «Психотическое состояние», которую потом унаследую я и буду носить в выпускных классах. Если бы я смогла описать его таким, какой он есть на самом деле, я была бы величайшим гением на земле. Если бы я только могла увидеть все так, как это было, и показать вам, как все происходило на самом деле.

Когда я была совсем маленькой, мы с отцом как-то раз ездили на машине в Калифорнию. Тогда я впервые оказалась так надолго и так далеко от мамы, и, судя по тому, с каким скорбным выражением лица она махала вслед фургону, она даже не надеялась, что меня когда-либо вернут ей целой и невредимой. Папа заверил ее, что мне будет полезно познакомиться с миром, и крепко пристегнул меня рядом со своим творением шести футов длиной, изображавшим Тайную Вечерю. Сплошь угловатый, но все еще угадываемый Иуда склонялся к Иисусу, уже зная, что предаст его. Всю дорогу до Калифорнии я вглядывалась сквозь этот пышный витраж в пышущие изобилием пшенично-виноградные пейзажи нашей страны. У меня на коленях лежал мешок с виноградом, и когда я подносила его к свету, в нем блестели прожилки, прямо как в стекле витражного окна. Вечно накрытый стол, трапеза длиною в вечность. История гласила, что ее достаточно, чтобы навеки накормить голодных.

– Хочешь шкварку? – спросил отец с переднего сиденья. Я взяла одну и также поднесла ее к свету. Она была прозрачной, с пузырьками и такого же цвета, как мочка уха. В то время свиные шкварки были нашей любимой закуской, но вскоре я узнала, что их делают из кожи, и решила от них отказаться.

– Вот это вещь, – говорил отец. – Запомни, малышок, свинка хороша только в таком виде.

По радио гремел безумно сочный бас «Сердца Рассвета», одной из папиных самых любимых песен. Его ремень безопасности свободно болтался рядом с его плечом, колеса микроавтобуса пересчитывали мили. Три виноградины в моей сумке превратились в изюм, и в этом было что-то библейское.

– Пап, мне нужно выйти, – сказала я.

Он и сам к тому моменту не мочился уже восемь часов кряду и видел в этом некое моральное достижение, наравне с постом, ношением власяницы или чем там еще, черт возьми, занималась Жанна д’Арк.

– Ну, ты знаешь, что делать, – сказал он, кивнув на пластмассовый детский горшок, стоящий в углу фургона.