Святой папочка

Мы так много молились и были так полны решимости смиренно нести свой крест, что иногда принимали свои страдания как должное. Однако, как сторонний наблюдатель, я иногда поневоле беспокоилась: почему так многие из нас хромоноги, слабы, бледны и больны? Среди моих знакомых было с полдюжины детей, чей рост замедлился из-за ревматоидного артрита. Они передвигались неуверенно и осторожно, словно могли рассыпаться, а костяшки и коленки у них были такими опухшими, розовыми и блестящими, что напоминали огроменные изумруды. Глаза одного мальчика были покрыты такой поволокой, что, казалось, не видели, а радужка была голубая, как чистое райское небо. Астма, бесплодие, редкие вспышки рака, маленькие девочки с кистами в яичниках. Часто рождались близнецы, и один из них обязательно был больным. Случаи мертворождений неподалеку от прихода Сент-Чарльз, в котором мы жили, когда участвовали в протестах по выходным, потрясая плакатами «Вы слышите этот безмолвный крик?», написанных нарочито страшными буквами, которые выглядели так, словно с них капает кровь. Дети в этих местах рождались без глаз, без ушей, сросшиеся. И никто не знал почему.

Не помню, чтобы я хоть раз видела предупреждающий знак или канареечно-желтый треугольник, но и пятиминутного расследования хватило, чтобы узнать – яд здесь повсюду, спрятан в хранилищах и свален под открытым небом. Это здесь очищали уран для атомных бомб, которые позже сбросили на Хиросиму и Нагасаки, но этот факт держался в такой тайне, что даже мой отец со своим неугасающим интересом к мировой войне не знал об этом. На местной свалке хранилось 8700 тонн радиоактивных отходов, перемешанных с верхним слоем почвы и сброшенных туда после завершения Манхэттенского проекта. Люди из Колдуотер-Крик, городка, который несколько десятилетий назад был сильно загрязнен ураном, торием и радием, сообщали, что видели двухголовых змей и кристальных раков, щелкавших прозрачными клешнями. Вода текла через Флориссант и Хейзелвуд, огибая широкой дугой Беркли, Блэк Джек и Фергюсон. Департамент здравоохранения штата признал, что в этом регионе наблюдается высокий уровень заболеваемости раком, но предположил, что его жители были бы здоровее, если бы время от времени ели салат, хотя больше всего пострадали именно те семьи, которые питались с собственного огорода на заднем дворе.

Я вспоминаю звонок с острова Пэррис, где проходили учения морской пехоты, с сообщением о том, что челюсть моего брата полностью выпала из сустава из-за кисты. Вспоминаю опухоль паращитовидной железы, которая лишила божественный голос моей сестры верхней октавы. Вспоминаю руки моей матери, покрытые не сходящими цыпками. И собственную бездетность. Ведь именно в этих местах, после того как родился Пол – с астмой, желтухой, покрытый коркой экземы – моя мать впервые погрузилась в свое безумное, всепоглощающее хобби – поддерживать наше здоровье и спасать наши жизни.

Но мы знали, какая бы хворь нас ни постигла – все можно вылечить. Одни совершали паломничества в Фатиму [53] и видели, как железные распятия миссионеров превращались в драгоценный металл. Другие купались в водах Лурда [54]. Являлись же чудеса простым деревенским жителям, вот и нам могли тоже.

Веру, такую чистосердечную и всеобъемлющую, можно описать лишь с большого расстояния, как, например, охваченный пламенем пожара город.

Было ощущение: ось земная – это будто продолжение моих ног. Будто на мне выросла колокольня. Будто я каталась на колесе обозрения и моя кабинка вдруг замерла наверху, и я смотрю оттуда на мир, охваченная восторгом, и вижу, как одна из моих сандалий повисает на кончике моего пальца. Будто солнечный свет отразился от одной из моих граней, упал на воды моей души и нагрел их так, что они сейчас закипят. Безумие в самом высоком смысле слова, будто входную дверь в мое сердце выбили и ветер грядущего с завыванием врывается в меня. Церковная тишина, церковное спокойствие, подрагивающее эхо последних нот органа, атмосфера, напоенная силой, помноженной на вечность. Меня спасли. Отсекли. Забрали с улиц. Нимб был пылающим обручем, через который я проскочила. Я была на другой стороне.

Все имело значение. Все, на что я смотрела, создано для моих глаз. Ткань бытия раскроена под меня. Потолки сделаны такими высокими, чтобы я могла под ними пройти. Каждая книга в библиотеке открывается мне на слове «блаженство». Величайший дар блаженства заключался в том, что оно было доступно всем, независимо от интеллекта, и мне не нужно было никакого особенного образования, чтобы его достичь. Оно родилось вместе со мной, оно было как солнечный зайчик, отбрасываемый на молот библейского кузнеца. Мы брались за руки, закрывали глаза и чувствовали, как наши кости наливаются светом. А если приходила боль, она была искуплением.

Я никогда не собиралась писать обо всем этом, но когда начала, чернила вдруг стали жидкими, как засохшая кровь в стеклянном флаконе.