Святой патриарх

Он стал наблюдать за нею, обдумывать её поведение. Он видел, что она таится от него. В своей грубой совести он так и решил, что она виновата: молчит — значит боится. Эта совесть не умела подсказать ему, что девушка щадит его спокойствие, что ей жаль видеть человека, которого неминуемо ждёт лютая казнь, хоть человек этот и был для неё неприятен — это Хабибулла.

И он и она со вчерашнего вечера вдруг почувствовали, что между ними уже что-то стояло: это что-то и было обоюдное подозрение — «чёрная кошка».

Он сказал, что сегодня у него будут гости — воевода и другие власти города.

— А она будет? — чуть слышно спросила Заира.

— Кто она? — удивился Разин.

— Воеводиха, княгиня.

— Зачем ей быть? Боярыне это непригоже — на Москве нету такого звычая, — отвечал он.

«Значит, Хабибулла солгал? Может быть, он и всё солгал?»

Девушка крепче прижалась к своему возлюбленному, точно боялась, что у неё возьмут его. Она чувствовала, как стучало его сердце, точно молот.

В это время на струге послышался какой-то говор. Можно было различить, что казаки Разина переговаривались с кем-то на берегу. С берега слышно было: «Хотим видеть батюшку Степана Тимофеевича!»

Разин вышел на палубу. Перед стругом стояла группа стариков. При появлении Разина все сняли шапки.

— Здорово, старички почтенные! — ласково сказал Разин.

— Ты здрав буди, батюшка Степан Тимофеевич! — послышалось с берега. — Мы пришли к тебе с поклоном: рыбный ряд осётром тебе, батюшке нашему, кланяется.

— Спасибо на поклоне! — отвечал Разин. — Милости прошу пожаловать ко мне на струг — выпить по чаре вина заморского.

Старики гурьбой стали всходить по сходням на струг.

— Уж и осетрище изволением божиим попался, батюшка Степан Тимофеевич, — говорил один старик с бородой по пояс, — такого осётра не запомню с тех мест, как царила у нас в Астрахани проклятая Маринка-безбожница с Ивашкою Заруцковым^[116]. А ноне трёх таких пымали наши ловцы: дак одного осётра мы спосылаем на Москву великому государю Алексею Михайловичу, а другого — святейшему патриарху, а третьего тебе подносим, батюшка Степан Тимофеевич.

— Спасибо, спасибо за честь, почтенные старички! — благодарил атаман. — А воеводе-то своему вы что поднесёте? — улыбнулся он.

— Воевода и севрюжиной будет доволен, — отвечал старик, тоже улыбаясь. — А ну, ребята, покажьте чуду-юду! — крикнул он ловцам, бывшим в косной лодке близ струга.

Рыбаки с трудом приподняли над водою громадную голову чудовища, которое так билось в воде, что казалось, лодку опрокинет.

— И впрямь чудо-юдо, — говорил Разин.

А в это время Ивашка Черноярец с казаками вынесли из трюма огромный бочонок и серебряные стопы, в которые и стали наливать вино.

Разин стал подавать вино гостям.

— Э! нет, батюшка Степан Тимофеевич, — отказывался старейший из депутации рыбного ряда, — не по русскому звычаю: в священном писании сказано: как доносчику первый кнут, так и хозяину первая чара.

Разин выпил. За ним все. Рыбакам молодцы Разина поднесли зелена вина, осётра привязали к одной из железных уключин струга, и депутация откланялась.

Разин приказал убить и выпотрошить осётра, а потом сварить его в артельном котле.

Между тем на струге расставляли столы и приборы — серебряные и золотые мисы, стопы и т. д.

К полудню начали собираться гости. Разин был необыкновенно приветлив и оживлён. Казаки давно не видали его таким. Это тем более их удивило, что не далее как сегодня утром он был необыкновенно задумчив и грустен. Что было у него на душе — никто не знал; но многих это тревожило. Иные думали даже, что он испорчен и что испортила его эта персидская чаровница-княжна.

Началось угощение. В последнее время, особенно когда среди казацкого войска завелась эта чаровница, атаман почти не пил — совсем стал красной девицей. Но сегодня он пил, как никогда. Щёки его разгорелись, глаза блестели нехорошим огнём. Казаки это видели — они хорошо изучили своего атамана, чего-то побаивались: быть худу… В иные моменты он как бы забывал всё — где он, что он… Глаза его дико блуждали…

Но через минуту он опять овладевал собой, и голос его звучал на всю пристань.

Князь Прозоровский и другие гости ничего этого не замечали и пировали от всей души — ели, пили, смеялись. Всех поразил чудовищный осётр.

— Где это ты, Степан Тимофеевич, достал такова великана? — спросил воевода.

— Шах персицкой мне в подарок прислал за город Фарабад, — загадочно отвечал Разин.

Вдруг точно что осенило его. Он встал и пошёл в горенку Заиры. Через несколько минут он воротился, держа девушку за руку. Он был бледен. Заира одета была в дорогое персидское одеяние — вся в золоте, в жемчугах — драгоценные камни так и горели на ней. Она была поразительно хороша в своём смущении.

Гости ничего не ожидали подобного и все встали при её появлении, подавленные, казалось, блеском чего-то невиданного, ослепительно прекрасного.

— По русскому звычаю, — сказал Разин, — и нижняя челюсть его задрожала, — по русскому звычаю хозяйка должна поднести из своих рук по чаре доброго вина. Вот моя хозяйка.

Все низко поклонились, точно бы к ним вышла царица.