Святой патриарх

Стольник скрылся под водой, но через несколько секунд вынырнул и, ловко держась на воде, клал поклоны, ударяя лбом о поверхность воды.

— Ай да ловок Еремей! — послышались одобрительные возгласы среди бояр. — И на воде великому государю челом бьёт.

— И точно ловок! ах, язва!

А стольник, видя произведённый им эффект, поднял правую руку и возгласил:

— Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твоё! Победы благоверному государю нашему Алексею Михайловичу на супротивныя даруяй…

— Ах, язва! и вода ево не берёт.

Алексею Михайловичу, видимо, понравились проделки стольника.

— Похваляю, похваляю, Еремей! — милостиво улыбался он.

Еремей вышел из воды и, оставляя за собою мокрый след и низко кланяясь, приближался к царю. Тот пожаловал ловкого стольника к руке.

— Похваляю, похваляю, — продолжал Алексей Михайлович, — жалую тебя двумя обедами.

Все с завистью смотрели на счастливца: его ожидала карьера по службе. Шутка ли! два обеда разом!

Между тем «купальные» тащили уже другую жертву царской потехи. Это был старенький, сухенький и тщедушный стольничишко, которому плохо везло по службе. Он никогда не опаздывал к царскому смотру потому, что, с одной стороны, был холопски усерден к службе и верен, «аки пёс», с другой — он боялся воды, так как во всю свою жизнь не купался, предпочитая холодной речной воде паровую баню с веником; но сегодня, на беду, опоздал, за своею глухотою не расслышав боя часов на одной из кремлёвских колоколен.

Он весь дрожал со страху, крестился и жалобно просил:

— Царь государь! смилуйся, пожалуй! я отродясь не плавал… я немощен… у меня утин в хребте…

Это тешило «тишайшего», и он смеялся, а бояре вторили ему почтительным ржанием.

«Купальные», подстрекаемые общим весельем, взяли свою жертву за ноги и за руки и, раскачав в воздухе, бросили далеко в пруд. Тщедушное тело бултыхнуло в воду и пошло ко дну. На поверхности всплыли пузыри…

Ждут, а он не показывается. Ещё ждут — нет его, только пузыри вскакивают.

— Ишь, старый, словно тебе выхухоль в воде живёт, — слышалось меж боярами.

— Что выхухоль! настоящий соболь…

А соболя всё нет. Алексей Михайлович начинает тревожиться.

— Он шутит, государь, — успокоивают его бояре, — ишь проказник!

Но проказника всё нет — и вода в пруду сравнялась — гладко, как зеркало.

— Ищите его! вымайте из воды! — тревожно заговорил государь. — Ох, Господи!

Все засуетились, но никто не смел броситься в воду. Слышались только возгласы, оханья. Все столпились у пруда, разводили руками, топтались на месте, как овцы…

Вдруг кто-то протискивается сквозь толпу, крестится и с размаху бросается в пруд.

— Еремей! Еремей Васильевич Сухово! — послышались радостные голоса.

Это был действительно он. Смельчак быстро доплыл до того места, где скрылся под водою старенький стольник, и нырнул. Через несколько секунд он вынырнул, держа в одной руке за шиворот утопленника и поддерживая его беспомощную лысую голову над водою, и скоро достиг «средины».

— Не клади на земь! не клади! — послышались возгласы.

— Дайте охабень! на охабени качайте! отойдёт!

— Ах, Господи! ах, Господи! — повторял Алексей Михайлович, глядя на посиневшее лицо утопленника.

Несчастного положили на охабень, качали шибко, сильно. Жалкое маленькое тело в мокрой одежде беспомощно перекатывалось по охабню, руки и ноги болтались как плети, посиневшее лицо как бы о чём-то просило…

Но его так и не откачали…

XXIII. Роковое пожатие руки

В то время, когда Алексей Михайлович выслушивал доклады дьяка Алмаза Иванова, а потом купал своих стольников, его любимица, царевна Софья Алексеевна, затеяла прогулку в лес по грибы. Она воспользовалась прекрасным, тёплым сентябрьским днём и тем обстоятельством, что царская семья и весь двор на днях должны были переехать из села Коломенского в Москву.

Теперь Софья Алексеевна была уже не подросток-девочка, а настоящая девица — «большая»: ей уже семнадцать лет, и она выросла, пополнела и вполне развилась физически.

В это утро, по обыкновению, она училась с Симеоном Полоцким, который никак не мог удовлетворительно объяснить ей, отчего это бывает снег. Хотя он объяснял по-учёному, но ужасно туманно, и это раздражало царевну.

— Егда пара восходит на воздух, — толковал он, — и ветр далече проженет, и та пара отолстеет, обаче же не может в камень смерзнутися, понеже тамо есть мгла посреди: всё же строится судьбами Всесотворшего, и идёт снег, дождь и град, роса и иней, мразь и зной, воздухом и солнцем, обаче же токмо един. Он всесильный творец весть.

— Ах, Симеон Ситианович, — зевала царевна, — лучше пойдемте в лес по грибы: вон какое вёдро — хорошо, зело хорошо; а то скоро в город переедем.

Конечно, учитель охотно согласился прогуляться в лесу с своей хорошенькой ученицей, и они, захватив корзинки, отправились небольшим обществом в рощу, примыкавшую к дворцу села Коломенского: с ними пошли за грибами и старая царевнина мамка, и случайно бывшая во дворце у царицы молоденькая Ордина-Нащокина, Наталья Семёновна, урождённая княжна Прозоровская.