Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть

Судя по рассказу о Пятидесятнице, благовестие имело особую притягательность для грекоязычных евреев из диаспоры. Многие из них присоединились к общине учеников Иисуса. В I в. Иерусалим был космополитическим городом. Со всего света стекались в него благочестивые иудеи, чтобы совершать поклонение в Храме, хотя они также стремились создавать свои синагоги, где могли молиться по-гречески, а не по-еврейски и не по-арамейски, как жители Иудеи{51}. Некоторые из них были приверженцами иудаисмос – иудейства. Это слово часто переводят как иудаизм, но во времена римского владычества оно имело вполне конкретное значение. Уважая древность и высокую нравственность израильской религии, императоры предоставили еврейским общинам в греко-римских городах определенную степень автономии. Однако местная элита, страдавшая от утраты своей независимости, относилась к этому с недовольством. Поэтому среди горожан подчас возникали антииудейские настроения. В противовес у некоторых грекоязычных евреев диаспоры сформировалось воинственное сознание, которое они и называли иудейством: вызывающее утверждение отеческой традиции вкупе с решимостью держаться еврейской самобытности и предотвращать политические угрозы общине (ценой насилия, если необходимо). Находились и желающие с оружием в руках отстаивать честь Израиля и склонять соплеменников к соблюдению Торы. В Иерусалиме этих еврейских ригористов привлекала иудейская секта фарисеев, следовавшая Торе весьма педантично. Фарисеи хотели жить так, как жили священники, служившие Божьему присутствию в Храме, а потому особое внимание уделяли священническим кодексам ритуальной чистоты и пищевым запретам, делавшим Израиль «святым» (евр. кадош), т. е. «отделенным» (подобно самому Богу) и обособленным от языческого мира.

Однако другим грекоязычным евреям жизнь в Святом городе приносила разочарование. В диаспоре многие из них полюбили эллинистическую культуру. Поэтому они подчеркивали универсальность еврейского монотеизма: Единый Бог есть Отец всех народов и может почитаться под разными именами. Некоторые также верили, что не одни лишь евреи обладают Торой: отеческие законы греков и римлян на свой лад также выражают волю Единого Бога. Этим либеральным евреям были ближе этические представления пророков, где упор делался на добрые дела и филантропию, а не на ритуальную чистоту и пищевые запреты. В мире фарисейства им было душно и тесно. Возможно, вызывало неприязнь и желание выкачать побольше денег из паломников, съезжавшихся в Святой Город{52}. Поэтому, услышав проповедь Двенадцати об Иисусе, они заинтересовались его учением. Ведь он, как рассказывали, ругал фарисеев: «Но горе вам, фарисеям, что даете десятину с мяты, руты и всяких овощей и нерадите о суде и любви Божией: сие надлежало делать и того не оставлять»{53}. Должен был нравиться им и рассказ об изгнании Иисусом менял из Храма. Ведь Иисус процитировал слова Исаии об универсальном значении веры: «Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов»{54}.

Примкнув к движению Иисуса, эти грекоязычные евреи продолжали молиться в своих синагогах. Однако, как сообщает Лука, отношения между арамеоязычными и грекоязычными членами движения осложнились. Согласно Деяниям, разногласия начались из-за распределения еды. Двенадцать апостолов назначили для этой цели семь грекоязычных дьяконов, чтобы самим иметь возможность больше времени посвящать молитве и проповеди{55}. Но рассказ Луки полон противоречий, и ясно, что обязанности дьяконов не сводились к распределению провизии. Одним из них был Стефан, харизматичный проповедник и чудотворец, другой из семи, Филипп, стоял во главе миссий в нееврейские области Самарии и Газы{56}. Читая повествование Луки между строк, можно предположить, что эти дьяконы составляли верхушку отдельной «эллинистической» конгрегации в движении Иисуса, которая уже проповедовала в языческом мире.

У Луки получается, что незначительный спор из-за еды стремительно перерос в расправу над Стефаном. Некоторые иудеи диаспоры, приверженные иудейству, пришли в ярость от либеральной проповеди Стефана и привели его к первосвященнику. Они желали остановить его любой ценой: «Этот человек не перестает говорить хульные слова на святое место сие и на закон. Ибо мы слышали, как он говорил, что Иисус Назорей разрушит место сие и переменит обычаи, которые передал нам Моисей»{57}.