Особую возвышенную и духовную часть жизни прожил Федор Федорович в конце своего земного существования.
Он не случайно поселился вблизи Санаксарского монастыря, куда звала память и молитва старца Феодора, его дяди. Нет сомнения, что преподобный Феодор в своих молитвах просил Божиего заступничества за своего боголюбивого, Отечеству преданного племянника. А тот, в свою очередь, вдохновлялся духовным подвигом дяди и молился за него. И это их молитвенное общение никогда не прерывалось. Они и легли рядом в могилы, чтобы быть вместе навеки. Ныне их святые мощи покоятся рядом в храме. Оба они были воинами Христовыми и служили Господу на своих поприщах.
Моряк и монах — оба служили Господу и оба исполнили свой долг перед Отечеством.
ЗАВЕЩАНИЕ
Ушаков после похода писал отчеты, подводил итоги боевых действий, готовился доложить о них не только черноморским начальникам, айв столице самому императору. Ведь не могут же не интересовать его события на южном фланге Европы, там, где недавно кипели битвы с участием флота и войск России. Но Павел уже почти не интересовался прошлыми союзами, он переосмысливал первый период своего царствования, искал ответы, которые поставила перед ним в начале века история. Он уже не был столь категоричен в оценке действий Екатерины, пытался понять ее прошлые сомнения, особенно приемы и действия, которые приводили к победам и достижениям. Не ясно ему было, почему она была близка и русским дворянам, и Западу. Он уже знал, что слова и обещания иногда давались в ее время без труда, в отдельных случаях почти даром, а провозглашенные идеи часто воспринимались за их исполнения. Екатерина любила плотный фимиам лести и восторгов. Особенно приятно да, пожалуй, и необходимо было ей слышать гул восхищения при организации каких-либо новых начинаний и при выпуске важных указов и распоряжений. Многое, правда, из провозглашенного не осуществлялось, но след надежды и контуры предначертаний надолго оставались в памяти современников. Павел стал понимать, что Екатерину толкало к славословию не только тщеславие, но и политический расчет, ибо надо было создавать величавый образ перед державой, народом, инородцами. И тут лесть стихотворцев, выспренное славословие иностранцев, коленопреклонение масс русских льстили обществу, дворянству, чувству национальному, которое многие годы было не развито или угнетено и унижено. Гордость за нацию, которую, как считалось, олицетворяет императрица, заставляла примиряться с тяготами и недостатками. Победы в войнах, блистательный Двор, ореол заботливой правительницы и мудрой мыслительницы заставляли забывать о многих внутренних бедах. Об этом времени в одном издании было написано:
«Впервые Россия сделалась для Европы предметом восхищенных и завистливых разговоров. России приятно было иметь такую правительницу, правительнице было приятно управлять славным народом, и она ревниво относилась к национальной чести, отождествляя ее со своею».
Действительно, все больше проявлялось в обществе чувство национального достоинства, отторгалось внедрившееся при Петре рабское преклонение перед всем иностранным. Конечно, это казалось кое-кому странным — ведь царица-то немка. Но, приехав в Россию, она очень скоро поняла, что у этой страны и ее народа есть многомерное прошлое, устойчивые традиции, с которыми следует считаться. Она умело вплетала себя в царское наследие, создавала образ, на который переносились все добрые дела и победы того времени. Каково было ее сыну слышать, например, наивную и ностальгическую народную песню: