Два охранника в итоге отпустили меня — после того, как позвонили моей маме, чтобы она забрала меня. Мы рассказали всем какую-то ерундовую историю об автомобильной аварии, чтобы они не задавались вопросом, какого хрена случилось с моим лицом.
Я жалел, что не было аварии. Может, я бы не выжил.
Я жалел, что у пухлого охранника не было яиц побольше. Может, он бы нажал на курок.
Теперь я лежал на кровати, полностью одетый, со скрещенными в лодыжках ногами, уставившись на свои итальянские кожаные туфли. Я взглянул на упаковку таблеток на комоде и вздохнул. Ничто не избавит меня от этой боли.
Ни одна чертова штука.
Я сшил этот костюм на заказ именно для этого момента. Меня окружали светло-серые стены и красочные картины, стратегически расставленные в картинных рамах. Солнце врывалось через открытое окно. Но я чувствовал только темноту. Она была холодной и мрачной, от нее веяло воспоминаниями и нарушенными обещаниями.
— Ты готов? — спросила мама, ее мягкий голос доносился из дверного проема в мою комнату. В ее голосе звучало сожаление.
Я знал, что это не так.
Все осуждали Лирику, когда она была жива, и после ее смерти стало только хуже.
Ее имя навсегда останется запятнанным этим проклятым словом.
Сегодня были ее похороны, и как бы я ни хотел пойти — как бы я ни знал, что должен пойти — мое тело не двигалось.
Так что я лежал здесь, уставившись на эти гребаные туфли, пока миллион вопросов проносился в моей голове.
Почему это убило ее и ни хрена не сделало со мной?
Почему я не мог просто трахнуть ее как нормальный человек?
Почему я не мог просто быть нормальным?
Почему? Почему? Почему?
— Линкольн?
— Я не пойду, — сказал я, не отрывая взгляда от своих туфель.
Она громко вздохнула, но не стала спорить. В любом случае, мы шли на похороны не ради меня. Мы шли ради Татум.
Я трахал Лирику втайне. Я влюбился в нее тайно. Теперь я буду оплакивать ее в тайне.
Мама ушла, закрыв за собой дверь, а я потянулcя за телефоном.
Стены начали смыкаться вокруг меня. Я хотел двигаться. Я так чертовски сильно хотел выпрыгнуть из этой кровати и уничтожить все в этой комнате. Это... как бы, блядь, ни называлось это чувство... было всепоглощающим. Оно было жестоким и захватывающим, оно завладело мной и не отпускало. Внутри я ревел. Снаружи я был оцепеневшим.
Я повесил трубку и перезвонил.
Ее голос был таким милым, таким спокойным, таким... Блядь.
Вторая слеза, которую я когда-либо проливал за всю свою жизнь, скатилась по моему лицу на подушку, и матрас, казалось, мог проглотить меня целиком.
Положив телефон на грудь, я закрыл глаза и провел пальцем по зеленому кругу.
Моя грудь болела. Так сильно, что я едва мог дышать. Мои простыни все еще пахли ею.
Я подавил всхлип. — Прости меня, детка, — сказал я ей на автоответчик. — Мне так чертовски жаль.
Глава
18
Лирика
Иногда мысли могут быть разрушительными. Иногда они становились темным туманом, который клубился вокруг и сжимался все сильнее и сильнее, пока не становилось невозможно дышать. Как питон.
С каждым вдохом я боролась со своими мыслями. С каждым прошедшим днем надежда отказывалась расцветать.
Один день сменялся другим, и не успела я оглянуться, как на мне было свадебное платье без бретелек цвета шампанского, и я смотрела на свое отражение в зеркале во весь рост. Платье было из мягкого тюля с кружевным рисунком на лифе, который поднимался от талии вверх и обхватывал мою грудь. Моя нога выглядывала из разреза, который шел до самого бедра.
Я выглядела достаточно красивой. Моя лодыжка зажила, а порезы на руке исчезли.
Я должна была чувствовать себя принцессой на пути к тому, чтобы стать королевой.
Вместо этого я чувствовала себя как один из тех старых, обветшалых домов, на которые наносят свежий слой краски, чтобы обманом заставить кого-то купить его.
Собственность.