Святослав (Железная заря)

Асмунд ещё раньше рассказал Святославу о херсонском архонте[28], что правит городом и всей землёй таврской, о стратиге[29]Антонине, что был другом его отца и Тмутараканского воеводы Володислава. Княжич знал, куда шёл и теперь оглядывал каменные палаты, стараясь скрыть интерес и удивление, изредка невольно хватаясь за полы алого корзна.

Слухи давно опередили приезд днепровских русов, да они и не пытались плыть тайно. Здесь не Византия и не было долгой подготовки к церемониям, разместили княжича и вятших, дружину, и через какие-то пару часов архонт принял гостей. Приём был простым, без лишних поклонов, сопровождающих евнухов и прочего. Русы вошли, произнесли подобающие приветственные речи, архонт в знак уважения поднялся со стольца навстречу Святославу, крепко пожал руку, улыбнувшись. Нет, не ромейский порядок жил здесь. Дарили подарки, доставали связки соболей, куниц, бобров. Стратигу Святослав лично поднёс меч, работы русских кузнецов. Стратиг Антонин был высок, поджар, под просторным хитоном, как и должно быть у настоящего воина, угадывались тугие узлы мышц. Впрочем, друг отца и должен быть таким, другим княжич не мог его представить. Стратиг с интересом рассмотрел обвитый серебряной вязью черен, отливающий позолотой крыж, потянул меч из ножен, провёл пальцем по харалужному узору и не смог сдержать возглас восхищения. Произнес по-русски, почти не коверкая слов:

— Поистине княжеский подарок! За такой на торгу и целый боевой корабль попросить не грех!

— Я рад, что смог порадовать тебя, стратиг! Ты оценил красоту меча, и я клянусь, что в бою он тебя не разочарует тоже! — ответил Святослав.

— Доброе и верное оружие всегда прекрасно, как рослый и резвый скакун много красивее мелкого упрямого осла, — возразил Антонин.

С сыном стратига, о котором вскользь как-то упомянул на Хортице Игорь Молодой как о «друге росов», Святослав познакомился на пиру Княжич сразу обратил внимание на быстроглазого, лет восемнадцати, юношу, сидевшего рядом с Антонином и часто и внимательно рассматривающим Святослава. Асмунд наклонился к уху воспитанника и шепнул:

— Это Калокир, сын Антонина. Бают, умом вельми светел, при дворе базилевса будет служить, наукам различным обучаться.

Калокир был похож на отца и лицом, и статью, и, сравнивая их, Святослав невольно сравнил себя со своим отцом, примерив, опять же нечаянно, на себя дружбу, так могущую состояться между сыновьями двух воинов. Некогда Антонин, истинный херсонец, воспитывал сына в неприятии Византии, называя Константинополь не иначе как жирным отвисшим брюхом на теле всего разложившегося тела некогда великой римской империи, но жизненно необходимой Таврии, как старый корабль, нужный до тех пор, пока не появится новый. Впрочем, ромеи тоже недолюбливали херсонитов, посматривая на них с гордостью и свысока, как столичный житель смотрит на мужика, живущего на задворках империи. Чем больше среди соседей друзей, тем меньше врагов — золотое правило Херсонеса. Херсониты не брезговали дружбой с варварами. Калокир, дождавшись, пока пир разгуляется, пересел поближе к Святославу.

— Здравствуй, — обратился он к нему по-гречески, достаточно громко, чтобы рус его услышал, и достаточно тихо, чтобы на это не обратили внимания другие, — я слышал много хорошего о твоём отце и матери твоей, княгине Ольге.

Княжич обернулся, мелькнувший в глазах интерес сменился недоверием. В свои немногие годы он был уже знаком с подхалимством некоторых бояр, чаявших в нём матереющего наследника. Однако Калокир оказался не таким. Не распинаясь о вечной дружбе и достоинствах русских князей, предложил назавтра показать город, потом, переведя разговор, рассказывал о присутствующих на пиру гостях, называл их имена, принадлежность и кто и откуда. Заметив, что Святослав стал слушать вполуха, под предлогом, что его зовёт отец, ушёл, дабы не утомлять собеседника. Таким образом Калокир о себе оставил первое хорошее впечатление. Потом в последующие дни они много беседовали, находя во взглядах друг друга много общего.

Эти дни запомнились навсегда и вспоминались до конца жизни. Когда они с Калокиром уходили далеко от города, забирались на скалы и смотрели оттуда закат. Велико было безбрежное море, в отличие от воли и величия степи не таившее в себе топота вражеской конницы. Человек мелок перед морем, и смел тот, кто бросает ему вызов. Тянутся в сторону Бухты Символов игрушечные кораблики, а сереющее море заглатывает солнечный блин, уже не видный у подножия скалы, но всё ещё видимый здесь наверху. И хотелось остаться на этой ласковой земле, есть сочные сладкие плоды, ходить в море, смотреть так вот на закат...