Святослав (Железная заря)

На столе появилась тавлейная доска с расписанными золотом и серебром клетками, по которым строем зашагали точёные из рыбьего зуба северного морского зверя шашки.

— Трудное и великое дело ты затеял, Святослав, — Асмунд передвинул по клетке пешца, грозя княжеской ферзе и заставив его задуматься, — до тебя ещё не было такого в землях русских. Правильно помыслил ты насчёт воинов, хвалю, но быстрота твоего броска главной не будет, ибо хазарам уже наветничают о твоих замыслах. Жди, что исмальтяне помогут кагану и войско против тебя большое будет. Не забудь ещё про вятичей, буртасов и булгар. Вятичей, конечно, хазары не сдвинут — то славянского языка люди, а вот среди остальных тебе придётся смутьянов искать, дабы откачнуть на свою сторону.

Асмунд вдруг зашёлся кашлем и, прокашлявшись, сплюнул на пол кровавую мокроту и как ни в чём не бывало продолжил:

— Хазар тебе в одном месте всех бить придётся, как, помнишь, тех же буртасов бить собирались? На чужой земле воинскую силу сразу ломать надо, об этом я тебе не раз говорил, дабы путь к городам и весям чист был.

— Семендер богатый хазары прикрыли уже ясами и касогами, мир с ними заключив, — сказал Святослав, — войска там, говорят, десять тысяч, и теперь все против нас пойдут. Мыслил, чтобы русы Тмутараканские обрушились на Семендер, но Володислав раздумывает, как горцев бить, воинов просит.

— Я не желаю зла Володиславу, но лучше ему не вмешиваться в это. За что бы великое он ни брался, бит бывал, что под Царьградом с отцом твоим, что в Бердаа. Он способен куснуть и отпрыгнуть, но повергнуть врага у него нет талана. Лучше Икморю сие дело доверить бы, он молод ещё, в себе уверен. Что ясов, что касогов, русы били и не раз, и тропы тайные их в горах тмутараканцам известны, да и не все рода с собою мирны суть — на этом играть и надо. Володислав не стратилат[44]уже, потому говори с Икморем.

Шашки между тем перемещались по полю и уже что у чёрных, что у белых почти не осталось войска. Святослав сделав шах Асмундову кесарю, убил последнюю вражескую лодью. Мат. Асмунд усмехнулся в усы:

— А ты, смотрю, поле видеть научился. Надо было мне повнимательнее быть.

Вскоре Святослав поднялся из-за стола, пора было идти. Асмунд, гремя скамьёй, поднялся тоже. И только тут князь обратил внимание, как постарел и ссутулился кормилец. Святослав подавил в себе промелькнувшую неприязнь к немощной старости, подумав всё же мимоходом, что не хотел бы так умирать, медленно наблюдая, как твоя плоть ветшает и сохнет. Асмунд проводил князи до выхода и, когда всё та же улыбающаяся и вспыхивающая взором девка подала Святославу одежду, сказал:

— Заходи, навещай, ежели дел не будет, мне не досуг уж по улице...

И показалось, что отчаянная безнадёжная грусть прозвучала в словах бывшего воина.

Асмунд умер через месяц. Жизнь тяжело уходила из сильного тела. Четыре дня подряд думали, что уже всё, но княжий кормилец упорно дышал не приходя в себя. Провожать собралось много вятших из старых и молодых, кто знал и кто только слышал и мельком видел Асмунда, не принимавшего особого участия в закипающей жизни Днепровской Руси, жившего скромно, и умершего также в невеликом тереме на посаде вдали от своего знатного потомства.

Он лежал на лавке в красном углу, неимоверно большой и высушенный болезнью. Сквозь разобранную крышу, куда отлетела душа, были видны тяжёлые зимние облака. Святослав был, как во сне, ни жив ни мёртв, бледный, спавший с лица, до конца не верилось, что кормилец умрёт, не верилось и сейчас. Рядом чуть сзади стояла в белом траурном одеянии Предслава, прижимая к себе притихшего Ярополка, изредка участливо поглядывая на мужа. Ольга, как всегда, была сурова и строга. Малуши не было. Ольга строго-настрого запретила ей появляться здесь. Вообще, их отношения испортились, причём по большей части виновата была сама ключница. Святослав сам не видел, так как домашние дела его не касались, но, по словам матери, Малуша возгордилась после рождения сына, настраивала челядь против княгини, с самой Ольгой говорила сквозь зубы, обязанности свои выполняла из рук вон плохо (от должности Ольга её не освободила). Малуша часто плакалась Святославу, говоря, что княгиня её просто не любит, потому что как христианка считает, что у сына должна быть одна жена. И вправду, чем дальше Ольга отдаляла Малушу, тем ближе становилась с тихой и скромной Предславой, пока Святослав был в Тмутаракане, Предслава приняла христианство. Князь не хотел лезть в бабские дела, тем более он никогда бы не решился перечить государыне матери, лишь попросил её не отсылать из терема Малушу, пока он здесь. Ольга, перед этим отведя душу в резких высказываниях сыну насчет его наложницы, нехотя согласилась.