Это обстоятельство не должно вызывать особого удивления как раз в силу присутствия здесь хазарского элемента, оставившего по себе и прямые следы в топонимии древнего Киева, ср. район
С обоснованием в Киеве Игоря и русов около 940 г. эта структура должна была претерпеть изменения и особенно в ближайшие десятилетия (ср. поход Святослава 965 г., закончившийся взятием Итиля и Саркела, поход Владимира 985 г. на Волжскую Болгарию и хазар и, конечно, покорение Итиля Хорезмом в 977–985 гг. и вторичное обращение хазар в мусульманство). В результате этих крутых перемен восточные (хазарские, еврейские, иранские) элементы, несомненно, должны были потесниться и со временем подвергнуться стиранию, забвению и даже утрате. Однако трудно сомневаться в том, что и в конце X века
(когда ситуация в Киеве не была все–таки до конца ясной, и киевский «великий каган» Владимир имел известные основания опасаться угрозы — оказавшейся, впрочем, мнимой — хазарского реванша — предъявление хазарами своих прав на Киев как свой крайний западный форпост, киевская власть не могла не учитывать возможности возобновления нового цикла в отношении с хазарами и вынуждена была считаться с киевским хазарско–еврейско–иранским сеттльментом; нужно также помнить, что, разбив хазар, Святослав отправился на несколько лет в поход в Дунайскую Болгарию и, не закрепив победу, тем самым упустил ее плоды, и что в 70–х годах X в. хазары вновь вернулись в Итиль и пытались восстановить свое былое величие, призвав военные отряды хорезмийцев, которые, однако, ограничились установлением своей власти в столице хазар), и в первой половине XI века, через сто лет после Игоря, еврейский и хазарский элемент в Киеве не только сохранялся, но и играл значительную роль. Об этом нельзя забывать при рассмотрении этнолингвистического фона раннекиевской истории, как и культурных и конфессиональных реалий. Видимо, правдоподобно, что до введения христианства в Киеве, т. е. до самого конца X в. никаких гонений на иудейскую веру не было. В условиях, когда нужно было выбирать какую–нибудь из вер (ср. летописную историю о выборе веры Владимиром, обычно трактуемую как более позднюю вставку) [254] единственно возможной позицией в религиозном вопросе была терпимость, ориентация на максимально богатый материал для выбора. Сознание религиозной исключительности и — более того — невозможности сосуществования равноправных вероисповеданий в это время слишком маловероятно.