Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Конечно, автор «Задонщины», кем бы он ни был, не мог не знать Сергия. Поэтому трудно отделаться от впечатления, что автор, не упоминая Сергия, даже когда сама тема, кажется, требовала упоминания Сергия или, по меньшей мере, Троицы, преследует некую свою цель. Так, вводя в повесть фигуры Пересвета и Осляби, автор ни единым словом не упоминает, что они были троицкими иноками и именно из Троицы по совету Сергия были переданы князю Димитрию. Зато вместо отсылки к «сергиево–троицкому» контексту этих иноков–воинов автор определяет Пересвета как «бряньского боярина» (ср.: Черньца Пересвета, бряньского боярина, на судное место привели. Тверская летопись, под 6888 г. — при Пересвет чрьнец любочанин в «Распространенной редакции» текста «Сказания о Мамаевом побоище»). Едва ли случайно, что автор «Задонщины» Софоний (А се писание Софониа рязанца, брянского боярина), брянский боярин, акцентирует «брянскость» [469] и себя и Пересвета, умалчивая о «троицком» происхождении инока–воина. Ради сокрытия этой характеристики автор идет на то, чтобы «организовать» встречу Пересвета с князем Димитрием уже на поле боя, перед самым началом битвы. Стоит также отметить, что слова Сергия при встрече с Димитрием в Троице незадолго до похода прочимъ же мноземъ безъ числа готовятся венци съ вечною памятью (Никон. летоп. — ПСРЛ 1965, XI, 52) напоминают отчасти то, что говорит Пересвету Ослябя (Ослабе) в «Задонщине»: «Брате Пересвет, уже вижу на meлu твоем раны, уже голове твоей летети на траву ковыл, а чаду моему Якову на ковыли зелене лежати на поли Куликове […]».

Как бы то ни было, но перенос акцента на «брянскую» и — шире — литовскую тему [470] делает естественным отсутствие вниманию к «сергиево–троицкой» теме. Последнее тем более характерно, что в последующих текстах (разные редакции «Сказания о Мамаевом побоище») Сергий Радонежский присутствует и появляется нередко. Исключение составляет только «Летописная повесть о побоище на Дону» (ПСРЛ 1915, IV, ч. 1, вып. 1, 311–320; ПСРЛ 1925, вып. 2, 321–325; Пов. Кулик. 1959, 29–40) [471], где упоминания о Сергии тоже отсутствуют [472].

В отличие от «Задонщины» и «Летописной повести» фигуре Сергия Радонежского в «Сказании о Мамаевом побоище», известном в восьми редакциях (с вариантами) и созданном, видимо, не позже конца XV века, «Сказание» представляет собой наиболее обширный, богатый деталями и хорошо («увлекательно») выстроенным сюжетом (Слов. книжн. Др. Руси 1989, 371). Не приходится удивляться, что Сергию, к тому времени уже канонизированному, уделяется в «Сказании» должное внимание.

В «Основной редакции» текста «Сказания» Сергий появляется в трех фрагментах. Первый из них — о приезде великого князя Димитрия в Троицу, незадолго до битвы с Мамаем. Об этой встрече здесь говорится значительно подробнее, чем в «Житии» Сергия Радонежского и в других редакциях «Сказания» за исключением «Распространенной редакции». Сам же этот фрагмент обнаруживает весьма большое сходство с соответствующим фрагментом Никоновской летописи (ПСРЛ 1965, XI, 52–53), см. выше, который, однако, на одну пятую часть пространнее «Сказания» в его «Основной редакции». Вот этот фрагмент «Сказания»: