Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Так все и говорят— чудо живое совершилось. Как же не чудо–то! Все бродили — игрушечника Аксенова искали, и все–то нас пугали, что не пускает Аксенов богомольцев, и уж погнали нас от Аксенова, а тут–то и обернулось: признал Аксенов тележку, будто она его работы, и что привел ее Преподобный домой, к хозяину, — а она у нас век стояла! — и теперь мы аксеновские гости, в райском саду, в беседке […]

Домна Панферовна раздражена — «залетели вороны не в свои хоромы, попали под начал, из чужих теперь рук смотри…» А Горкин ее утихомиривает:

— Хоть не скандаль–то, скандальщица […] Ну, маленько стеснительно, понятно… в чужом–то месте свои порядки, а надо покоряться: сам Преподобный привел, худого не должно быть… в сад–то какой попали, в рай–ский!..

А саду—конца не видно. «Прямо — как в рай попали» и «не беседка, а песенка». Стоят и любуются, а Аксенов, как бы угадав их мысли, ласково:

— Не стесняйтесь, милые, располагайтесь. Самоварчик — когда хотите, харчики с моего стола […] Ты уже, Манюша, понаблюдай… довольны чтобы были, люди они хорошие.

А в беседке показывали гостям игрушки на полках — овечек, коровок, бабу с коромыслом, пастуха, зайчиков, странников–богомольцев… — все из дерева резано, из поколения в поколение. А в доме игрушки еще интереснее: и медведики (в который уже раз!), и волки, и кузнец с мужиком, и лисичка…

Глазам не верится, куда ж это мы попали! Сад через стекла — разноцветный: и синий, и розовый, и алый… и так–то радостно на душе, словно мы в рай попали […] Красота такая!.. Воистину сам Преподобный сюда привел.

Но и дальше это переживание рая продолжается и мальчиком, и Горкиным, и другими. Мальчик просыпается. Отец тихо берет его за плечо, подносит к окну гостиничного номера. Мальчик плачет от радости. «Ну как, хороша наша Троица?», — спрашивает отец и дает сыну кошелечек с вышитой бисером картинкой — Троицей, в нем «серебрецо — на троицкие игрушки». Мальчик рассказывает отцу про райский сад, про лошадок, про игрушечника Аксенова, про тележку. «Это что же, во сне тебе?..» — спрашивает отец.

Ударяют ко всенощной. Благовест, как гулкий тяжелый шар, вкатывается в комнату. У мальчика дрожит в груди. Радостный холодок, вечерний. Важный, мягкий, особенный звон у Троицы.

Лавра светится по краям, кажется легкой–легкой, из розовой с золотцем бумаги: солнце горит за ней. Монах поднимает на ворота розовый огонек — лампаду. Тянутся через площадь богомольцы, крестятся у Святых Ворот.

Отец ведет мальчика к Лавре. Розовые ее стены кажутся теперь выше, а синие купола огромными. Мальчик «радостно–затаенно» смотрит на стены и думает — что за ними, там? … Бор… и высокая келейка […]? Отец обещает, что они увидят и монашеские кельи, к которым так тянет сына.

Перед Святыми Воротами — калеки, убогие канючат на разные голоса:

Христа ради… православные, благодетели… кормильцы… для пропитания души–тела… родителев–сродников… Сергия Преподобного… со пресвятыи Тро–ицы….

Имя Сергия тут очень кстати — это память о его благотворительности, о заботах, которыми он никогда не оставлял бедных и сирых.

Мистерия службы все более втягивает в себя присутствующих на ней. В Святых Воротах — сумрак и холодок, а дальше — слепит от света. За колокольней — солнце, и кажется, что огромный черный колокол подвешен к солнцу. От благовеста дрожит земля. Мальчик видит церкви — белые, голубые, розовые. Цвет и звук как бы сливаются в цельноединой «согласной» стихии. И на небе светятся кресты. Перед мальчиком — великая колокольня Троицы. «Падает с неба звон, кружится голова от гула, дрожит земля».