Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

«Он святой?» — «Как те сказать… Святой — это после кончины открывается. Начнут стекаться, панихидки служат, и пойдет в народе разговор, что, мол, святой, чудеса–исцеления пойдут. Алхеереи и скажут: «Много народу почитает, надо образ ему писать и службу править». Ну мощи и открываются, для прославления. Так народ тоже не заставишь за святого–то почитать, а когда сами уж учувствуют, по совести. Вот Сергий Преподобный… весь народ его почитает, Угодник Божий! Стало быть, заслужил… прознал хорошо народ, сам прознал, совесть ему сказала. А батюшка Варнава — подвижник–прозорливец, всех утешает… не такой, как мы, грешные, а превысокой жизни […] Завтра вот и пойдем, за радостью».

Благовестят к поздней. Народ валит в Лавру и из Лавры, в воротах толчея, крики, давка, драка. Валяется старушка, лаптями сучит, а через нее лезет некто рыжий и денежку с земли царапает. Лохматый нищий плачется, что ему не досталось. «Кто жалеет, а кто кричит: «Вот бы водой–то их, чисто собаки скучились!..» Подкатывается какой–то на утюгах, «скрипит–рычит»: «Сорок годов без ног, третий день маковой росинки не было!» А лицо раздутое, красное. «Господь с тобой… от тебя, как от кабака… стыда нету!..» Поют слепцы про Лазаря, ему подают, а тут же мальчишка дразнит их: Ла–зарь ты Ла–зарь, / Слепой, лупогла–зай, / Отдай мои де–ньги, / Четыре ко–пей–ки!..

Заходят в монастырскую лавку, купить «из святостей» — иконки, крестики, четки, складни… Внимание мальчика привлекают священные картинки — «Видение птиц» (по мотиву «Жития» Сергия), «Труды Преподобного Сергия», «Страшный Суд». Отец покупает мальчику образ Святыя Троицы, в серебряной ризе: «Это тебе мое благословение будет», а Горкину — складень из кипариса: Святая Троицкая, Черниговская и Сергий Радонежский. И Антипушке покупается образок Преподобного на финифти, Домне Панферовне и Анюте — серебряное колечко и сумочка для просвирок, Феде — «Труды Преподобного Сергия в хлебной», а домашним — благовонное маслице, освященное, в пузыречках с образом Преподобного — от немощей.

От колокольни–Троицы сильный свет — видится все мне в розовом: кресты, подрагивающие блеском, церковки, главки, стены, блистающие стекла. И воздух кажется розовым, и призывающий звон, и небо. Или — это мне видится… розовый свет Лавры?.. — розовый свет далекого..? Розовая на мне рубашка, розоватый пиджак отца… просфора на железной вывеске, розовато–пшеничная — на розовом длинном доме […] груды пышных просфор на них, золотистых и розовато–бледных […] — все и доныне вижу, слышу и чувствую. Розовые сучки на лавках и на столах […] — все и доныне вижу.

Все розовое, все золотое и, наконец, все святое — мир, все места, дорога (многократно), природа, сам воздух; человек, люди, юродивые, старушка; Писание, чтение, картинки, дела; колодец, Ворота; милостынька, мощи, маслице, ароматы, товары, шарик; даже — медведи, голубки… И все — Божье: человек, люди, старушка, сам мир и красота его, даже земляничка.

А чудеса продолжаются. Привозят уже знакомого богомольцам парализованного парня. Старухе дают кружку с оборванной цепочкой. «Она крестится ею на струящийся блеск креста; отпивает и прыскает на парня. Он тоже крестится. Все кричат: «Глядите, расслабленный–то ручку поднял, перекрестился…» Поливают ему ноги. Парень дергается, морщится, и вдруг — начинает подниматься! Все кричат радостно: «Гляди–ка, уж поднялся!.. ножками шевелит… здо–ро–вый!..» Парня приподнимают, крестятся, крестится и он. Плачет старуха над ним. Все кричат, что чудо живое совершилось. Дают парню воды, велят больше пить: «святая вода, не простужает, кровь располирует!..»