Святые Древней Руси

     Всеволод-Гавриил († 1138), внук Мономахов, первый князь Псковский, князил в Пскове всего около года. Вся его жизнь прошла в борьбе за Великий Новгород и на новгородском столе с врагами новгородскими. В этой борьбе он бывал несчастлив, изгонялся неоднократно со своего княжения и потерпел поражение от суздальцев при Ждановской горе. Это поражение стоило ему Новгорода. Но псковичи, отделившись от "старшого брата", приняли к себе изгнанного князя. Как первый псковский князь, как строитель Псковского собора Святой Троицы, Всеволод, несмотря на скорую кончину, оставил в Пскове славную память. Его церковное почитание устанавливается, вероятно, с 1192 г., когда совершилось первое чудо во время перенесения его гробницы в собор Святой Троицы. Житие его составлено лишь в середине XVI века по летописям. Оно отмечает нищелюбие и щедрость князя, особенно проявившиеся во время голодных лет. С явным анахронизмом оно именует князя "оборонителем и забралом граду Пскову от поганих немец". Действительно, военному защитнику города молились в лице его псковичи, повесив его оружие (как и князя Довмонта) над гробницей. Его меч до последнего времени висел в соборе Святой Троицы с латинской рыцарской надписью на нем: "Honorem meum nemini dabo" – "Чести моей никому не отдам".

     Не дошло до нас отдельного жития князя Мстислава Ростиславича Храброго († 1179), чтившегося в Новгороде. Его политическое дело – оборона сначала Киева, потом Новгорода от Андрея Боголюбского и суздальцев. Он, как и Всеволод-Гавриил, – типический представитель удельного права и рыцарской чести против объединительных стремлений Суздаля. Летопись дает ему яркую характеристику: "Сии же благоверный князь Мьстислав... возрастом середний бе, и лицом леп, и всею добродетелью украшен и благонравен, и любовь имяше ко всим, паче же милостыни прилежаше, монастыре набдя, черньце утешивая... и мирския церкви набдя, и ноны и весь святительский чин достойною честью честя; бе бо крепок на рати, всегда бо тосняшеться умрети за Русскую Землю и за хрестьяны, егда бо видяше хрестьяны полонены от поганых, и тако молвяше дружине своей: "Братья! ничто же имете во уме своем, аще ныне умрем за хрестьяны, то очистився грехов своих и Бог вменит кровь нашю с мученикы".

     Для большинства святых князей, как было сказано, мы не имеем ни житий, ни биографий. Краткие заметки в летописи или в "Прологе" – все, что сохранилось для нас. Сопоставляя общие, повторяющиеся черты, мы получаем устойчивый образ русского святого князя (сравни Василько). В нем нет ничего аскетического, он полон мужественной красоты и силы. Но благочестие его выражается в преданности Церкви, в молитве, в строительстве храмов и уважении к духовенству. Всегда отмечается его нищелюбие, заботы о слабых, сирых и вдовицах, реже правосудие (св. Феодор Ярославский). Его военные подвиги и мирные труды, нередко и мученическая смерть представляются выражением одного и того же подвига жертвенного служения любви: за свой град, за землю русскую, за православных христиан. В этой жертвенной любви, конечно, и заключается христианская идея княжеского подвига.

     Мы глубоко ошиблись бы, предположив, что Русская Церковь канонизирует в своих святых князьях национальные или политические заслуги. Этому противоречит прежде всего тот факт, что в ряду святых князей мы не находим тех, кто больше всего сделал для славы России и для ее единства: ни Ярослава Мудрого, ни Мономаха, при всем их несомненном благочестии, никого в ряду князей московских, если не считать Даниила Александровича, местно чтимого в построенном им Даниловом монастыре и канонизованного не ранее XVIII или XIX века. Зато Ярославль и Муром дали Церкви святых князей, совершенно неизвестных летописи и истории. Зато Церковь канонизовала противника Боголюбского Мстислава и Михаила Тверского, соперника Москвы. В любопытном по подробностям ярославском житии св. Феодора Черного мы видим князя, изгнанного из своего удела, который годы живет в Орде, входит в милость к ханше, женится на ханской дочери и с татарской ратью возвращает свой Ярославский удел. У автора этого жития (монаха Антония XV века), так же как и у составителя еще более интересного (исторически) жития Петра, царевича Ордынского, крестившегося и осевшего на жительство в Ростове, можно видеть даже татарофильскую тенденцию. За недостатком места мы вынуждены отказаться от анализа этих исторически важных памятников: они не прибавляют ничего нового для понимания княжеской святости. Но полезно помнить и о них, чтобы из всей совокупности древних памятников сделать общие выводы: Церковь не канонизует никакой политики – ни московской, ни новгородской, ни татарской, ни объединительной, ни удельной. Об этом часто забывают в наше время, когда ищут церковно-политических указаний в житии Александра Невского.