Святые горы

Карл Васильевич подвел Луи де Геккерна к креслу и заботливо усадил. Сам же опустился напротив, уцепившись за подлокотники крючковатыми пальцами с чуть припухшими от подагры суставчиками и желтыми удлиненными ногтями. Затем, поерзав, переместился глубже — ногам приятнее, не напряжены, не устают, туфли лишь касаются пола. Вообще Гамбс кроил мебель для канцелярий под рост русских гвардейских полковников, а министр был миниатюрен, так что неудобство ощущалось. Прочно утвердившись на сиденье, Нессельроде перестал двигаться. Замерев, он вслушался с приличествующей моменту миной в бессвязную от возбуждения речь Геккерна.

— Я полномочный посланник его величества короля Голландии, который не потерпит… Я найду способ научить уважать любого свое достоинство… Этот человек, этот, с позволения сказать, поэт… Я требую справедливости… Он грозит нам, он оскорбляет меня, называя старой сводней и твоим шпионом. Жорж, Жорж! Мой сын, моя единственная отрада!.. Он умрет, он умрет… У меня дурные предчувствия. Я буду жаловаться императору и королю! — и Луи де Геккерн прыгающими пальцами протянул осургученный конверт.

Нессельроде знал, что в нем льстивая записка Марии Дмитриевне. Он взял конверт, близоруко повертел перед носом и, не вскрывая, положил довольно равнодушно на выступ книжного шкафа. С легким, почти необъяснимым презрением он разглядывал красную физиономию Геккерна. Да, выдержки Луи постоянно недоставало. Салонные разговоры выбили его из седла. Пушкин, верно, погрозил лишь пальчиком издали. И на тебе — истерический припадок! В сущности, Луи никогда не был способен исполнять возложенные на него важные поручения. За версту от посланника разило чем-то неустойчивым, зыбким, неверным, какой-то неопределенной опасностью, которую ощущал и сам Нессельроде, впрочем, относящийся к младшему коллеге благосклонно, как к одному из немногих gens d’esprit.

Вот описание барона Луи де Геккерна одним из современников: «Он держал себя с той непринужденностью, которая обыкновенно вызывается богатством и высоким положением, и его высокой, худой и узкоплечей фигуре нельзя было отказать в известной ловкости. Он носил темный сюртук, застегнутый до самой его худой шеи. Сзади он мог показаться седым квакером, но достаточно было заглянуть ему в лицо, еще довольно свежее, несмотря на седину редких волос, чтобы убедиться в том, что перед вами прожженный жуир. Он не представлял собой приятного зрелища с бегающими глазами и окаменевшими чертами лица. Весь облик тщательно застегнутого на все пуговицы дипломата, причинившего такие бедствия своим интриганством и болтливостью, производил каучукообразной подвижностью самое отталкивающее впечатление».

— Угомонись, мой милый. Возьми себя в руки, здесь никого нет, и сюда никто не войдет. Я знаю, жизнь Жоржа тебе дорога, твой испуг неподделен, но, повторяю, угомонись. Выпей воды. Перестань размахивать руками и застегни сюртук.

Реплика министра возымела отрезвляющее действие. Совершенно раздавленный час назад обрушившейся на него вестью о планах Пушкина, Луи де Геккерн внезапно воспрял духом и принялся ловко одну за другой вдевать пуговицы в петли твердыми, не дрожащими пальцами, а затем без зеркала — да, да, без зеркала! — вернул галстук на положенное ему место привычным, но каким-то расхлябанным от пережитых волнений жестом.

— Вы требуете наказания человека, который наносит вам постоянные оскорбления? Законная претензия, и вы будете удовлетворены. Поверьте моему слову. А это значит, кроме всего прочего, нижеследующее. По законам империи оба дуэлянта, если дуэль, конечно, состоится, несут равную ответственность и приговариваются к смертной казни через повешение за ноги. Дело в отношении Жоржа вряд ли будет прекращено, хотя он и не русский подданный, но я буду добиваться высылки. И добьюсь! Пушкину же грозит заточение, ссылка на Кавказ или в Соловецкий монастырь при благоприятном обороте событий. Таким образом, ты будешь отомщен, Луи, в любом случае. Между тем есть обстоятельство, которое, вероятно, осложнит мои усилия.

Луи де Геккерн вздрогнул и прищурился.

— Значит, ты считаешь, что дуэли не избежать?