— Ну сам посуди, мой друг. Если Пушкин узнает о нынешних намерениях Жоржа… В ноябре после получения диплома рогоносца у него было меньше оснований направить вам картель.
— О каком обстоятельстве идет речь, Карл? Как ты вообще можешь так жестоко говорить со мной? Неужели я больше не нужен тебе? Вспомни, чем наша семья жертвует во имя общих целей. О ужас! Карьера Жоржа…
— Мне нечего вспоминать, Луи. При судебном разбирательстве обязательно выплывет не только история с дипломом. Пушкин будет защищаться всеми доступными ему средствами. Я страшусь представить себе, как будут выглядеть его показания и какими красками он изобразит возвышенную страсть Жоржа, а также твои отеческие заботы. Он обладает острым пером, Луи. Он известен парижской и лондонской прессе, и я не-сколько раз дискутировал по его поводу не только с Фикельмонами. Пушкин за последние годы очень вырос и окреп, мой милый Луи. Его цензор — сам царь. Неслыханная вещь! Официальная журналистика справиться с ним не смогла, и господин Булгарин вынужден был бесславно бежать. Но диплом, диплом! Диплом все портит. Пушкин на всех углах кричал и кричит до сих пор, что автор анонимного пасквиля ты. Он сообщил о своих подозрениях и графу Александру Христофоровичу. Он не устает приводить доказательства…
— Но он и не боится говорить своим друзьям, среди которых есть и мои друзья, что его тайные недоброжелатели гнездятся в салонах тех, чьи имена вслух я не отваживаюсь назвать, — прервал министра Луи де Геккерн.
Карл Васильевич почувствовал неприятный укол и поморщился. Мария Дмитриевна никогда не держалась золотой середины.