Святые грешники

Дубравин не уходил. Не хотелось уходить от этого удивительного ламы. И он задал еще один вопрос:

— А вот мне во сне часто снится такой большой дом. Иногда он огромный, иногда маленький, уменьшается до комнаты. Иногда в нем все прекрасно. Чисто. А иногда он полон людей и какого-то мусора. Что это значит?

Лама понял его вопрос и спокойно так объяснил:

— Твой дом — это твоя душа! Когда в ней все в порядке, то он чистый, большой, красивый. А когда в ней злые мысли, раздражение — тогда он полон мусора и людей. И его надо чистить…

Дубравин вышел на свет. Снова постоял у дощатой двери. Сожалел, что мало поговорили.

Майя, которая в это время водила Франка с женой и Людку куда-то в книжную лавку при дацане, вернулась.

Людка держала в руках пару новых книг. Дубравину бросилось в глаза название «Джут-Ши».

Майя снова зашла к ламе. Дверь закрылась. Не было ее очень долго. Минут, наверное, двадцать.

И Дубравин, разглядывая в книге картинки человеческих тел с разными линиями жизни, уже начал изнывать и злиться.

Наконец Майя вышла. И попросила Людмилу зайти.

Людка сложила ладони, как индус в намасте. И скрылась за дверью.

Дубравин с Майей остались сидеть на скамеечке у крыльца. Он, любопытствуя, спросил женщину-бурятку:

— Ну и что? Как лама обо мне отозвался?

— Он сказал, что вы страшный человек!

— Чего? — Дубравин изумился и даже обиделся. — Я вроде никого не убиваю, не граблю, не ворую. Верую. Ищу правду Божию.

— Он сказал в том смысле, что вы очень сильный человек! И идете по жизни, как танк. Можете решить любую задачу. Но вы пока не видите свой путь. Хотя постепенно уже начали меняться…

Дубравин предпочел не углубляться в дальнейшие рассуждения ученого ламы. И дождаться выхода Людмилы молча.

Когда она вышла, все, в том числе и вернувшиеся из аптеки Франки, стали расспрашивать:

— Ну что?

— Ну как?

— Что сказал тебе ученый лама?

Но Людмила отвечала уклончиво, стараясь не обидеть и одновременно не подавать поводы для новых вопросов.

— Он сказал, что мне предстоит много путешествовать. И что надо чаще любить мужа, — засмеялась она.

III

Странный это был диалог. Людей, которые ну очень хорошо друг друга знают. Безмолвный. Но в то же самое время абсолютно понятный им обоим.

Первое, что он отметил для себя, когда она, опоздав, как обычно, минут на двадцать, пришла — это изменения. Не то чтобы Галина сильно постарела — нет, фигура ее все еще была по-девичьи стройной. Но лицо, лицо! На лице появилось то общее выражение напряжения и какой-то подспудной тревоги, которое бывает у так называемых бизнесвумен, или по-русски, деловых женщин.

Дубравин для себя как-то отметил: «От женщин, работающих много и долго, и пахнет по-другому, чем от тех, кто живет домом, любовью, семьей».

Второе ощущение — какой-то неприкрытой, в чем-то даже наивной, на его взгляд, расчетливости.

Подтвердилось оно с первых минут разговора. Мужик, он, конечно, «дурак». Но все равно кое-что чувствует.

Озерова прямо спросила:

— Ну, ты развелся с Татьяной?

— Конечно! Развелся.

По ее глазам он сразу прочитал ее даже не мысли, а чувства: «Свободен. Значит, можно попытаться вернуть старые отношения. А вдруг…»

И он поторопился погасить этот огонек:

— Да, развелся! И оформил отношения с Людмилой! Живем хорошо. Дочка уже в четвертом классе.

И кожей почувствовал, как она разочарована этим его откровенным признанием.

«Странное дело! Ей кажется, что можно все переменить. Вернуть! Хм! После всего?»

И еще было одно, чего он боялся, идя на эту встречу. Он боялся, что снова вернется то горячечное возбуждение, та страсть, которая когда-то пылала между ними и толкала их друг к другу.

Но этого больше не было.

«Всё, перегорело! — подумал он. — Ну и слава Богу, что я наконец-то освободился от этого наваждения».

Но диалог, безмолвный диалог между ними не был еще окончен. Потому что для него, в сущности, Галина была уже не важна. Для него остался один важный момент. И этим моментом был сын. В сердце Дубравина он так и остался маленьким четырехлетним мальчиком, с которым они бегали по чернопесчаному пляжу в Турции, плавали в ваннах Клеопатры в Памуккале. И которого она то ли из ревности, то ли по расчету, то ли по глупости разлучила с ним.

Сидели они в ресторане узбекской кухни под названием «Урюк». Попивали винцо. И все получилось, как получилось. На его простой вопрос: как дела? — ее неожиданно прорвало. И она выдала со всею, видно, накопившейся откровенностью, что в семье у нее давно все распалось, рассыпалось. И ударило. Одним концом по ней, другим — по мужику. Что с Георгием тоже не все ладно, если не сказать, что все неладно. Ребенок — он уже давно не ребенок, а парень взрослый и «чудит по-взрослому». И она понять никак не может, чего он хочет от этой жизни.

— Не знаю, что и делать! Какой-то он не от мира сего. Странный! Как будто упал с другой планеты. Сюда. Чужой он в нашей семье. Понять его не можем. Дошло до того, что ребенок чуть не совершил суицид. Пришла с работы, а он себе все руки порезал.

— Как так?! — Дубравин аж подпрыгнул на месте от удивления и неожиданности.