Святые грешники

— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Антония, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Прочитал. Осенил ее крестным знамением. «Пусть идет спокойно. Наверное, скоро ей предстоит встать перед Господом», — думает он, ожидая следующего исповедующегося.

Еще одна женщина. Их всегда больше во много раз, чем мужчин. Бабуля. Толстая, рыхлая. Ноги отечны. Тоже вспоминает свою жизнь. Но по-другому:

— Я была в детстве инвалидом — руки не работали. Соседние дети надо мною издевались. Вы же знаете, дети, они, как бы это сказать, невинно жестокие. Они даже не понимают часто, что делают и говорят. Потом инвалидность моя ушла. Я поправилась. Было это лет пятьдесят назад. Годы прошли, дети выросли. И в семье этих выросших уже детей дочка сошла с ума. И меня охватило чувство такой радостной мести. Вот, мол, вам за все! Господь вас наказал. Я думала много раз над этим. И думаю, что это грех. И он вошел в меня. Прости меня, Господи…

Мужчина. Старенький, понурый, но еще крепкий. «Наверное, будет каяться в пьянстве». Ан нет. По другому поводу пришел:

— Тоскую я очень. Сын умер. И было ему двадцать пять лет. Как кого-то похожего на него увижу на улице, так сердце встрепенется, забьется. Даже руки начинают дрожать. Была у него язва желудка. Пошел он в армию. Там запустили. Переросло… Умер от рака желудка…

Опять женщина. Лет сорок — сорок пять. Лицо, ничего не выражающее. Как будто погружена сама в себя. Говорит монотонно, как сомнамбула. Не жалуясь, не осуждая никого. Но так, что самого отца Анатолия от ее рассказа потряхивает:

— Сосед меня взял насильно. Снасильничал надо мною прямо в огороде… Сначала бил. Потом повалил…

Его трясет от возмущения таким беспределом. По-хорошему ему надо эту информацию передать в органы. Но нельзя. Тайна исповеди. И он может только дать ей совет. Да ведь она в нем не нуждается. Позорище ей не нужно. Ну а вот кому рассказать, как не монаху? Обязан молчать.

Отец Анатолий выслушивает ее исповедь, не задавая лишних вопросов. Он не из тех страстолюбцев, что не так давно появились в церкви.

Есть такие, которые выдумывают так называемые генеральные исповеди и принуждают кающихся вспоминать самые невероятные грехи — как мысленные, так и плотские. Да, бывает, такие ставят наводящие вопросы, что бедные женщины сгорают от стыда. Потому что они даже и не знают о таких вещах, которые открывает им чернец. А сами исповедники, сладострастно копаясь в чужом грязном белье, испытывают, наверное, какое-то огромное удовольствие. Или, как бы это выразиться, сладострастие. Есть такие и у них в маленьком монастыре, где он теперь обитает.

Много лет прошло уже с тех пор, как майор Анатолий Казаков стал зваться просто отцом Анатолием. У монашествующих — фамилий нет. Начинал он свою церковную жизнь в знаменитой Псково-Печерской обители. Кажется, давным-давно он переступил порог того знаменитого места в надежде завязать со своим недугом и обрести наконец душевное успокоение в монастырских стенах. А теперь вот здесь. Но, видно, правду говорят. Куда бы ты ни пришел, в какую бы скорлупу ни спрятался, от себя не уйдешь. И все свои грехи и страсти принесешь с собою. Так и он. Пьянство он преодолел. Давно уже хмельного в рот не берет. Но вот женщины… Ох, эти женщины… Нет, он так себе ничего не позволяет. Но каждую ночь посещают они его в горячих и горячечных монастырских снах. Бабы эти.

Ольга. Вечно больная, замужняя. Лечил. Жалел. Маринка, которая развелась из-за него. А он ее отставил. Катерина — красавица, прелестница. Проститутка, которую он научил кончать. Машка — модель. Никак не могла найти верный подход к мужчинам. Не знала, как примоститься к мужику. Каким местом прилипнуть. Кларетта (так он про себя ее прозвал) — нимфоманка, готовая лечь под каждого. Ирина — лесбиянка, пытающаяся обрести свой женский статус. Катерина — сущий ребенок, хотя с вполне зрелыми женскими формами. Еще одна Ольга — хохотушка. Законница, помощник прокурора.

Всем он, чем мог, помогал. А имя им легион. Как бесам. И видно, желание это, сила мужская — последнее, что оставляет даже монаха.

Уж он и постится урочно и от себя. И молится на сон грядущий. А они словно смеются над ним. Будят, почитай, каждую ночь. Дразнят, бесовки. Может, мстят ему этим. За что? Да скорее всего за то, что имел он их. А не любил. А вот снайперша, та, с чеченской войны, что застрелил он тогда, ни разу не приснилась. Забылась, как сон.

Простила его Богородица. Отпустила.

А так-то проснешься ночью в горячечном сне в своей келейке. И на колени — молиться. Пока не отпустит. И утро. Вставать пора. На службу в храм. Потом послушание. Как говорит отец Парфений: «Лень — прародитель всех грехов. А если трудиться денно и нощно, то грешить некогда будет».