Святые и пророки Белой Руси

Б. Борткевич

НАРБ. Ф. 4-п. Вон. 16 СПР. 33 Л. 65 Копия.

Примечание «Западной Руси»:

В указанном документе прорвалась неприятная для белорусизаторов всех времен правда, что сельское население Белоруссии изначально не понимало «родной мовы» и простодушно требовало ее уничтожить. В чем причина, что, казалось бы «источник» вдохновения для белорусских писателей — крестьяне, просили перевести с «родного» белорусского на русский язык? Дело в том, что на селе говорили на белорусском наречии русского языка, которое было гораздо ближе к русскому нежели к белорусскому литературному, с принятой тогда «классической» орфографией Тарашкевича, которую критиковал профессор Е. Карский из-за того, что она была составлена на основе северо-западных белорусских говоров со множеством полонизмов. Это крестьянское белорусское наречие, которое и можно называть белорусским языком, сохранилось в сельской местности до сих пор. Это наречие, хотя и сильно пострадав от стараний «аматарау роднай мовы», выжило, несмотря на жесточайшую белорусизацию села, которая там, в отличие от городов, не прекращалась ни на один год. Эти остатки натурального белорусского языка современные белорусизаторы презрительно называют «трасянкой». Любознательный читатель может удостовериться, что белорусское наречие ненамного отличается от «трасянки» и ближе к русскому, нежели к литературному «белорусскому», обратившись к сборникам белорусских песен, пословиц и к словарю белорусского наречия, составленными в конце XIX века Иваном Носовичем. Также можно привести слова Е. Карского: «Особенная близость народного белорусского языка к южновеликорусскому, вследствие чего, если опустить в напечатанном этимологически белорусском произведении дзеканье, цеканье, то получится почти общелитературное произведение, отличающееся только меньшей отделкой и, следовательно, менее достойное внимания читателя» (Карский, 2006: 340). Т. е. известный филолог не видел серьезных препятствий к пониманию белорусами русского языка, мотивируя это похожестью того набора слов, которым пользовались белорусские крестьяне в быту, и того набора слов, который являлся русским литературным языком. После революции и до сих пор все школы в сельской местности только белорусскоязычные. И это всегда сильно тормозило приобщение к культуре сельских жителей, поскольку большинству приходилось после школы осваивать все науки заново на русском языке»[61].

Итак, нет более антибелорусского явления, чем «белорусизация как дерусификация»!

Следует четко понять связку двух, а точнее, одного процесса — «белорусизации», фабрикации новой, искусственной, отдельной от русской, «негативной идентичности» (автортермина-А.В. Щипков), и атеизации, полного уничтожения Русской Православной Церкви, принятого решения о превращении БССР в «атеистическую республику». Представьте ситуацию — в БССР проводят «белорусизацию» и уничтожение Русской Церкви через автономизацию Белорусских епархий и построение «атеистической республики, а в западной Белорусии, попавшей снова в «Речь Посполитую», Церковь уничтожают с помощью польского автокефа-листского раскола и «украинизации» православного русского народа Черной и Холмской Руси. Поэтому святые новомученики и исповедники Церкви Русской, в том числе борцы с беззаконной «польской автокефалией», спасли и веру Православную, и сам русский народ, ибо расчленение Русской Церкви — это смерть русского народа. Уничтожение Православия в межвоенной Польше — это такая же реальность, как «безбожные пятилетки» в СССР. Например, из 1579 приходов осталось только 169. После Великой Отечественной войны польский епископ Тимофей (Шреттер) пытался восстановить единство западнобелорусских епархий с Русской Церковью (настолько в Холмской Руси сильно русское национальное самосознание), но польские советские власти и сторонники «Великой Украины» в советской элите не дали осуществиться законному воссоединению и в 1948 году Польская Церковь получила каноническую автокефалию.

Символом неразрывности процессов атеизации и «белорусизации» стали Постановления ЦК КП(б)Б по вопросу организации антирелигиозной работы 1937–1938 гг. и вытекающие из них жесткие карательные, пропагандистские и организационные мероприятия: