Святые наших дней

– Во время немецкой оккупации, в 1941 году, Священный Кинот Святой Горы направил Адольфу Гитлеру письмо с просьбой сохранить монастыри от разрушения… Вскоре на Афон прибыла группа немецких офицеров. Для того чтобы вести с ними переговоры, нужен был монах, знающий немецкий язык, а на Афоне в то время грамотных монахов было очень мало. Но отец Софроний знал несколько европейских языков. Его-то и попросили сопровождать офицеров, чтобы убедить их в необходимости сохранения Святой Горы от разрушения. Своей образованностью, воспитанием и скромностью отец Софроний так поразил немцев, что рапорт, который они подали в ставку Гитлера после посещения Афона, был самым благожелательным. Ответ ставки также был положительным. В результате ни один из монастырей Афона во время оккупации не пострадал и не лишился своего самоуправления. Более того, немецкий гарнизон перекрыл доступ на Афон всем мирянам.

Немецкие солдаты во время посещения Горы Афон.

1941 г.

Разумеется, у отца Софрония в 1941 году не было никаких мыслей о сотрудничестве с немцами: он лишь по послушанию принял делегацию немецких офицеров. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы обвинить его:

– Малограмотные и малодуховные монахи-националисты (а скорее всего те, кто стоял за ними) стали распространять слухи о сотрудничестве отца Софрония с немцами. При этом они несправедливо порочили его честное имя. Вот так обычно в жизни и бывает. Вместо благодарности за помощь в сохранении святынь Афона (по просьбе самих же святогорцев) его обвинили в грязном пособничестве оккупантам. Именно эта немилосердная травля и являлась главной, но мало кому известной причиной вынужденного отъезда отца Софрония со Святой Горы.

Переезд во Францию

Покинув Афон, отец Софроний сначала приехал в Афины, где ожидал оформления документов, необходимых для въезда во Францию. Затем из афинского порта Пирей отправился пароходом в Марсель. Из Марселя вернулся туда, откуда уехал двадцать два года назад – в Париж.

Сначала он остановился у старого друга Леонардо Бенатова, который к тому времени стал преуспевающим художником, а также коллекционером живописи и антиквариата. У него было поместье в 40 км от Парижа, и там отец Софроний провел некоторое время. Потом он несколько раз переезжал с места на место, пока не нашел для себя жилье на третьем этаже башни «Донжон» 1303 года постройки в городке Сент-Женевьев-де-Буа неподалеку от Парижа.

Средневековая башня в г. Сент-Женевьев-де-Буа

Будучи уже немолодым человеком, он поступил на четвертый курс Свято-Сергиевского Богословского института: двадцать два года монашеской жизни на Афоне ему зачли за три года институтского курса. Однако и на этот раз его пребывание в стенах Богословского института оказалось недолгим, теперь уже по иной причине.

Рассказывает иеромонах Николай (Сахаров): «По приезде во Францию после войны старец, естественно, подал прошение о принятии его в клир Экзархата Русской Церкви. Старцу было чуждо сознание тех эмигрантов, которые разорвали литургическое общение с Патриаршей Церковью… считая борьбу с советскими властями самым существенным и самым важным моментом их жизни. В те годы принадлежать к юрисдикции Московской Патриархии во Франции, да и вообще на Западе, было связано с большими трудностями. Все посещавшие русский храм Московской Патриархии считались “агентами Сталина” и неизбежно подвергались моральным притеснениям. За свою приверженность Русской Патриаршей Церкви старец вынужден был уйти и из Свято-Сергиевского института в Париже. Однако эти испытания старец переживал с благодарностью к Богу: в них он видел “некую форму соучастия” в страданиях русского православного народа. Старец говорил: “Церковь в России – это Церковь во аде”. Его сильно влекло быть именно с ними, “во аде”, вместе с ними и молиться».

Постепенно вокруг отца Софрония стала собираться небольшая община, а за советом и духовным руководством к нему, как и на Афоне, потянулись многие люди.

Поначалу духовное окормление парижских мирян давалось ему непросто. На Афоне он привык к общению с людьми иного склада, ведущими более глубокую религиозную жизнь. И требования предъявлять привык тоже более строгие: «По моем приезде во Францию из Греции (Святой Горы) я встретился с людьми, от которых отвык за 22 года моей жизни там. Особенно за последние годы, когда я стал духовником для нескольких сот монахов всех видов аскетической жизни Афона. Не скрою, я был совершенно “дезориентирован”. Психология монахов, их терпение и выдержка настолько превосходили все и всех, что я встретил в Европе, что я просто не находил ни слов, ни внешних форм общения. То, что монахи воспринимают с благодарностью, в Европе сокрушало людей. Многие оттолкнулись от меня, считая меня ненормально жестким, даже до извращения евангельского духа любви. И я принимал эти отзывы с пониманием, что “нормы” аскетов-монахов и нормы людей западной культуры глубоко различны».