Святые русской Фиваиды

Интрига, которую вольно или невольно создает Андрей Дмитриевич, становится для Ферапонта известным искушением, сердечным мятежом, смятением, потому что он недоумевает, что стало причиной такого решения князя. Разговаривая с княжеским посланником, старец со смирением и твердостью сообщает: «Мне, господин, уйти отсюда, как мне кажется, невозможно: боюсь Бога и Пречистой Богородицы. Я ведь немощный и грубый чернец, как ты и сам видишь. Да что за дело имеет наш господин, великий князь Андрей Дмитриевич, ко мне, нищему и худому? Должны мы, нищие, о них Бога молить, а не по миру волочиться бесчинно на позор и осуждение мирским людям».

Однако в ответ он слышит следующее: «Мне, отец-господин, никак не велено возвращаться без твоей святыни». Затем посланник падает на землю и начинает умолять Ферапонта не ослушаться Андрея Дмитриевича. Драматизм ситуации усугубляется тем, что братия встает на сторону можайского гостя. «Не подобает тебе, отец, такого господина и уважаемого человека оскорбить, тем более Бога ради зовущего тебя. Мы ведь кроме Бога и на него во всем надеемся, потому что он из числа земных властителей», – настаивают монахи.

Сейчас мы можем только догадываться о глубине потрясения, испытанного старцем, который, покинув преподобного Кирилла, помышлял в пустыне завершить свои земные дни в молитве и посте. Но обстоятельства оказались выше этих благих помыслов.

«Воля Господня и Пречистой Богородицы и ваша любовь да будет со мною грешным», – отвечает Ферапонт братии и уходит из своей обители в Можайск.

Сюда он больше никогда не вернется.

Этот уход, а вернее, насильное перемещение подвижника из пустыни в мир «на позор и осуждение мирским людям» становится драматическим прологом к тому, что Г. П. Федотов в своей книге «Святые Древней Руси» применительно к событиям первой половины XVI века назовет «трагедией древнерусской святости». По сути, Ферапонт приносит себя в жертву созданному им монастырю («нехотя повинуется»), поскольку без «обильных подаяний» Андрея Дмитриевича, на поклон к которому он уходит в Можайск, обитель едва ли сможет существовать в белозерской глуши.

Далее Георгий Петрович пишет: «Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию… На заре своего бытия Древняя Русь предпочла путь святости пути культуры. В последний свой век она горделиво утверждала себя как святую, как единственную христианскую землю. Но живая святость ее покинула». Вывод печальный, но к нему во многом подвигает и описанное выше событие. Пути аскетов Древней Церкви неизбежно пересекаются с социально-политическими вызовами своего времени, это пересечение (а порой и столкновение) к началу XVI века делает предельно острым вопрос огосударствления Церкви в целом и монашеского делания в частности.

Основоположники отдаленных обителей и скитов Северной Фиваиды – преподобные Дионисий Глушицкий и Павел Обнорский, Сергий Нуромский и Корнилий Комельский, Александр Куштский и Нил Сорский (о них еще пойдет речь в этой книге) стоят на позициях, сформулированных Иоанном Златоустом, – «поистине власть священства больше власти царской, и постольку больше, поскольку царю вверены тела, а священнику души», – и Августином Блаженным – «что касается отношений между градом Божиим и градом земным… град земной должен быть подчинен граду Божию». Иначе уход в пустыню и упование лишь на волю Божию становятся бессмысленными перед лицом державных повелений и государевых указов.

Пример с преподобным Ферапотном стал тому ярким подтверждением.

По прибытии в Можайск преподобный был приведен к князю, и между ними произошел следующий разговор:

– Знаешь ли ты, отец, зачем я тебя позвал?

– Один Бог, господин, знает человеческие сердца и помыслы. А кто такой я, худой простейший грешник? Как я могу это знать?

– У меня, честной отец, одно желание, и его поведаю тебе. Умоляю твою святыню дать мне то единственное, что я попрошу у твоей святости.

– Да как же могу я, господин, что-то дать твоему величеству в подарок, худой и грешный чернец, никакого добра не имеющий?

Андрей Дмитриевич просит Ферапонта основать в Можайске монастырь, подобный тому, который старец устроил на Севере.

Преподобный отвечает на эту просьбу следующим образом:

– Прости меня Господа ради. Кто я такой, что ты задумал это обо мне грешном, недостойном не только начать это, но и помыслить об этом? Одного Бога, господин, это дело; выше моих сил это дело. Отпусти меня Господа ради и Пречистой Богородицы в свою отчину на Белоозеро.