Святые русской Фиваиды

Таким образом сотрудничество знания и мистического опыта, навыка и молитвенного усилия позволяет отшельникам, уповая на милость Божию, преодолевать бытовые трудности жизни в пустыне, будь то в дремучем лесу на берегу Сиверского озера или на уединенном острове, затерянном в Белом море.

Далее в Житии сообщается, что «блаженный Ферапонт немного времени пожил с преподобным Кириллом. Божьей волей, направляющей желания на пользу, пришла к нему мысль начать собственное жительство и отойти в предназначенное ему место. Он сказал об этом преподобному Кириллу, потому что у них был обычай советоваться друг с другом в духовных делах… Так всегда совещались они и утверждались в добрых желаниях. Ферапонт сказал: “Ко мне приходит и неотвязно преследует меня (мысль) перейти на другое место, отец, и безмолвствовать отдельно”. Преподобный же Кирилл ему отвечал: “Если будет на то воля Божия, брат, то это может и на деле произойти”. “Есть, отец, местечко неподалеку отсюда, поприщ около пятнадцати или немного больше, где я хотел бы жить, если Господь Бог изволит. И молю честную твою святыню Бога ради не обижаться на меня за это разлучение”».

Последние слова в этой цитате сказаны, думается, не случайно. Пахомий Логофет в своем «Житии и подвигах преподобного отца нашего игумена Кирилла» этот эпизод из жизни белозерских старцев комментирует следующим образом: «Но не согласовались их обычаи: Кирилл хотел жить тесно и жестко, Ферапонт же пространно и гладко, и потому они расстались друг с другом».

Говорить в данном случае следует, разумеется, не о каком-то бытовом конфликте между монахами, но о разном видении ими аскетического пустынножительства. Преподобный Кирилл, прошедший школу Симоновского затвора (в Старом Симонове в том числе), дословно понимает слова Святых Отцов Церкви о монашестве, перефразируя их – «первее в келью иди, она всему научит тебя». Жизнь «тесную и жесткую» он видит буквально – убогая, едва пригодная к нахождению в ней землянка, зимний холод и неустроенность, летний зной и бесприютность. Но именно таков, по мысли отшельника, путь аскета-пустынника, путь, приносящий великие духовные дары.

Преподобный же Ферапонт, проведший большую часть своего иночества в паломничествах и путешествиях по «городам и дальним землям», более склонен к экзистенциальному странствию, которое мы вслед за Пахомием Логофетом можем назвать «пространным», то есть дающим возможность почувствовать истинное одиночество и преисполниться молчанием, ощутив себя песчинкой на фоне Божественного мироздания – бескрайних лесов и полей, гор и ущелий, озер и рек, текущих из ниоткуда в никуда. «Не будь безрассудно молчалив, – наставляет преп. Иоанн Лествичник, – чтобы не причинить другим смущения и огорчения… безмолвие уст благочестивого мужа упраздняет тщеславие». Таков преподобный Ферапонт. Имея, по благословению архимандрита и старцев, общение со многими в миру, он при этом хранит внутреннее безмолвие и немятежность, то есть пребывает в умозрительном затворе даже если и живет среди мирян или занимается хозяйственными нуждами Симонова монастыря, которые, как мы понимаем, едва ли располагали к уединению.

Таким образом, расставание старцев стало закономерным и произошло по обоюдному их согласию, ведь каждый из них был провиденциально свободен в выборе своего служения. «Бог дал свободу человеку, которого создал по образу Своему, чтобы он властвовал над желанием», – читаем у преподобного Ефрема Сирина. Но в то же время «человек имеет такую природу, что и тот, кто во глубине порока и работает греху, может обратиться к добру, а тот, кто связан Духом Святым и упоен небесным, имеет власть обратиться ко злу» (преп. Макарий Египетский).

Именно в этом расподоблении (раздвоении) и кроется христианское понимание свободы безмятежной, когда выбор между добром и злом, смирением и страстью уже есть проявление несвободы, смятения и внутренних терзаний. Отшельники Северной Фаваиды выбирают путь «узкий», немятежный, но не в смысле свободы от искушений и тяжелых трудов, а в смысле неуклонного следования за Спасителем вопреки этим искушениям и тяжелым трудам.