Святые русской Фиваиды

Да, Вавилон страстей человеческих неотступно следует за преподобным Дионисием Глушицким. В этом коловращении таится замкнутый круг, нахождение в котором неизбежно, ведь оно предопределено самой доктриной существования монашества – умирая для мира, монах в то же время служит ему своей молитвой и трудами, при этом, по словам французского богослова и библеиста Луи Жана Буйе (1913–2004), «инстинктивно восставая против обманчивого примирения с веком сим».

Может быть, в этом силлогизме и следует искать объяснение столь распространенным среди отшельников Русской Фиваиды «метаниям», бесконечным поискам аскетического идеала – этот духовный перфекционизм вообще свойствен русскому человеку. Воплощенная мечта довольно быстро обрастает бытовыми подробностями (тем, что называется «человеческое»), несовместимыми с мистическими чаяниями, уходящими своими корнями в богомыслимое, все более и более заглушающими зов Пустыни.

Многочисленная братия, административные заботы и хозяйственные нужды, постоянный приток богомольцев – все это вынудило 57-летнего Дионисия принять решение об уходе из своего монастыря. Читаем в житии подвижника: «Он однажды тайно вышел из монастыря и устремился в любезную ему пустыню… где была непроходимая дебрь и болото. Здесь на берегу той же реки Глушицы, версты за четыре от монастыря, ему понравилось одно возвышенное и сухое место, называвшееся сосновцем. Устроив себе под огромною сосною малую хижину, он начал тут подвизаться в посте и молитве, в совершенном безмолвии и уединении, не забывая, впрочем, и Покровской обители, где вся братия скорбела и плакала об его удалении. Долго они не знали места его новых подвигов, так как оно было окружено болотом и почти неприступно».

В Сосновецкой местности преподобный провел последние 17 лет своей жизни. В житии Дионисия Глушицкого сказано: «За семь лет до своего преставления пр. Дионисий сам выкопал себе могилу в любимом своем Сосновце и ежедневно приходил к ней, непрестанно напоминая себе о смерти. Часто он простаивал над нею на морозе всю ночь, помышляя о том, как бы избежать страшного хлада тьмы кромешной и вкусить радости райской жизни. «Если не будет положено здесь тело мое, говорил он братии, то не останется здесь живущих, ибо пустынно и трудно место сиe. Если же здесь положено будет, то Бога ради не презрят места сего и меня, с верою живущие здесь восприимут награду от Бога, а в страшный день суда обретут себе помощницею Владычицу за труды в Ее обители».

В русском монашестве традиция собеседования с могилой (гробом) восходит к преподобному Марку Печерскому (XI–XII вв.) – черноризцу Киево-Печерской лавры, послушанием которого было копание могильных камор для умерших монахов. На Севере (в Поморье особенно) этот обряд получил распространение не только в монастырских стенах. Например, известно, что, чувствуя приближение смерти, старики в деревнях сами мастерили себе гроб (домовину), который мог довольно долго стоять в доме и даже использовался для сна, чтобы подобным образом подготовиться к христианскому отшествию в мир иной.

Отчасти подвиг преподобного Дионисия Глушицкого был отголоском бытового юродства Христа ради святого Кирилла Белозерского, который, совершая поступки, достойные «глумления и смеха», доводил до абсурда греховные поступки как монашествующих, так и мирян, приходивших в Симонов монастырь.

Оказавшись однажды в подполье своей кельи, прикрытый сверху досками, изувеченный Дионисий, оказался, по сути, в гробу, «во тьме внешней, где плач и скрежет зубовный» (Мф. 8:12). И теперь, возлегая в могилу на берегу Глушицы, преподобный буквально указывал миру на истинное место монаха-мертвеца, добровольно покинувшего «век сей». Читаем у святого Ефрема Сирина: «Да не увлекают нас мечты и мнения века сего, ничем не различны они с тенью. Многие, уснув богатыми, встали бедными; сегодня князь, а наутро скончается. Блаженны терпящие для Господа и возгнушавшиеся прелестью века сего, ибо, действительно, наследуют они постоянную славу».

В этой же могиле преподобный Дионисий и был похоронен 1 июня 1437 года.

«Он был низкого росту и очень сух телом, отчего голова его казалась более надлежащей пропорции, лицо имел продолговатое, щеки впалые, брови полукруглые, взгляд тихий, борода по грудь не густая и не тонкая, волосы светлорусые и полуседые» – так перелагает описание святого старца на смертном одре, взятое из более раннего источника, архимандрит Иоанн Вирюжский.