Истовым аскетическим трудам преподобного Корнилия противостоят даже не «жестоковыйность» и невежество современников, но расплывчатость и безбытность их существования в северной пустыне, где нет времени, а есть только времена года, нет границ, а есть бескрайнее пространство. Парадоксальным образом подвижники и аскеты Северной Фиваиды, стремясь к уединению, при этом активно перемещаются по этой пустыне (от Троицы Сергия до Вологды, от Москвы до Ярославля, от Твери до Костромы, от Белозерья до Белого моря), преодолевая пространство, преодолевают обрывочность и расплывчатость неподвижности, торжествуя, таким образом, и возвышаясь над временем. Святитель Кирилл Александрийский (376–444) писал в этой связи: «Кто безмерно возвышается над границей человеческого естества в названии Бога Своим Отцем… тот поднимается все к более возвышенному состоянию… возвышаясь над законом нашей природы, определяет Божественные предметы».
Глава одиннадцатая
Нил Сорский
После Всенощной, которую отслужили в деревянной Сретенской церкви, царю сделалось нехорошо. Он начал задыхаться, почувствовал тошноту и горечь во рту, покрылся холодной испариной. Такое и раньше случалось с ним, и пора было уже привыкнуть к недугу, но всякий раз во время приступа его охватывал смертельный ужас, он начинал метаться, стонать. Знал наверняка, что это скоро пройдет, что надо просто подождать, умыть лицо святой водой, произнести молитву «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его» – но ничего не мог поделать с собой. Трепетал, боялся, что сейчас упадет, забьется в припадке и отдаст душу Богу Всемилостивому, не успев ни исповедаться, ни причаститься, а стало быть, отойдя в мир иной, будет подвергнут адскими мучениям – на крючьях его подвесят, на огне будут жечь, в зубах лютых чудовищ он окажется, в кипящую смолу окунется, клещами будут разрывать его плоть или на плахе четвертовать.
Царя тут же подхватили под руки и отвели в специально для него устроенную палатку на берегу реки Соры за стенами пустыни, где уложили на кушетку и принялись читать над ним молитву «Да воскреснет Бог».
– …яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, – скрежетал зубами царь и по мере произнесения слов затихал постепенно, движения его становились вялыми, взгляд мутнел совершенно, наконец, он переворачивался на спину, из последних сил складывал руки на груди крестообразно, черты лица его заострялись, а по нему стекала святая вода, поднесенная по такому случаю немедленно.
И он засыпал.
Ему снился сон, будто бы он входит в деревянную сельскую церковь, где низкий закопченный потолок почти лежит на голове, и потому сразу приходится кланяться образам, едва различимым в свете редких, обезображенных нагаром, как волдырями, свечей. Так и бредет он согбенным, недоумевая, сколь убог сей храм, сколь он уныл и плачевен, сколь тесен и жалок.
Добравшись до иконостаса, царь встает на колени перед образом Спасителя, что висит в непроглядной тьме справа от него у царских врат и, боясь поднять глаза на икону, начинает рассуждать про себя о том, как бы он украсил сей нищий храм, как бы возвеличил его, как бы сделал его сияющим и богатым. И тут же он начинает видеть себя в архиерейском облачении стоящим на амвоне посреди этого теперь уже огромного белокаменного собора, и все кланяются и повинуются ему.
Слезы умиления текут из глаз царя, а слух его услаждает ангельское пение, которому он сам начинает подпевать, но вдруг громкий и строгий голос, доносящийся из алтаря, прерывает это пленительное видение.
– Нет тебе, господин, моего благословения возводить каменную храмину в пустыне сей и украшать ее золотом и многими убранствами!
В недоумении царь оборачивается и видит стоящего в отверстых царских вратах старца, в страхе понимая, что перед ним шесть десятилетий назад отошедший ко Господу преподобный Нил, устроитель Сорской обители, в которую он – Иоанн Васильевич Грозный – приехал на богомолье.