Святые сердца

Спроси она себя сейчас, зачем она это делает, то вряд ли, даже после стольких размышлений и молитв, она смогла бы дать ответ на этот вопрос. Правда в том, что никакого божественного откровения ей не было. Никакого снисхождения благодати, ничего такого, чем она могла бы прикрыть свой акт непослушания на исповеди. Есть слова, к которым она могла бы обратиться. Слова, в которые она верит. Сострадание. Забота. Потребность облегчать страдания, приносить утешение. Но это лексикон врача, а не монахини.

Она это знает, но это ее не останавливает. Скорее, напротив, гонит вперед.

Снаружи, у двери, принесенной с собой тростниковой свечой Зуана зажигает другую, спрятанную у нее в платье. Внутри комнаты ее света хватает, чтобы показать ей пустую кровать. Сначала она пугается, вспоминая случай, когда Серафина потерялась в последний раз, но тут же замечает ее. Девушка сидит на полу, спиной к стене, на том же самом месте, где Зуана нашла ее впервые. Только теперь бунт, ярость и крики в прошлом, осталась лишь худенькая фигурка в широченном платье, которая сидит, обхватив руками колени, и, склонив на них голову, тихонько покачивается.

Зуана садится на корточки рядом с ней. Если девушка знает о ее присутствии, то никак этого не показывает. Самим приходом в эту комнату Зуана уже подтвердила свой грех неповиновения. Теперь она должна усугубить его нарушением Великого Молчания.

– Бенедиктус, – произносит она шепотом, хотя знает, что никакого отпущения в виде ответа не последует. Слова «Део грациас» останутся несказанными. Что ж, так тому и быть.

Она ближе придвигает свечу.

– Ты спишь, когда надо бодрствовать, и бодрствуешь, когда надо спать.

Съежившаяся фигурка молчит, попрежнему не показывая, заметила она ее или нет.

– Давайка положим тебя в постель.

– Я молюсь, – наконец отвечает Серафина тусклым безжизненным голосом.

– Ты же не на коленях.

– При должном смирении Он услышит тебя в любом положении.

– Что ты сегодня ела? – Узелок с хлебом под кроватью нетронут. – Серафина, погляди на меня. Что ты ела?

Девушка ненадолго поднимает голову: вблизи видно, что все округлости ее лица сменились острыми углами, глаза на дне глубоких глазниц стали совсем черными, лежащие на коленях запястья сделались хрупкими, точно лучина для растопки. Сколько плоти осталось внутри этого мешка одежды? Когда кожа начнет покрываться лиловыми синяками от нехватки мяса под ней? Зуана чувствует, как страх холодной рукой стискивает ей горло. Неужели Юмилиана и впрямь не видит, какой вред несут ее поиски Бога?

– Оставь меня одну, – тускло произносит Серафина.

– Нет, не оставлю. Твоя епитимья окончена. Ты больна. Тебе надо есть.

– Я еще пощусь.

– Нет. Ты моришь себя голодом.

– Ха! Что ты об этом знаешь?

– Я знаю, что без еды человек умирает.

– Ты не знаешь, на что это похоже. Откуда тебе знать? Ты ведь никогда Его не видела, – трясет головой девушка.

– Да, ты права. Я Его не видела.

– Ну вот, а я видела! Я видела Его. – Тут впервые с начала их разговора в ней вспыхивает какаято искра. Она вскидывает голову. – И опять увижу. – И тут же, как будто последнее движение истощило ее силы, снова опирается на стену. – Сестра Юмилиана говорит, что Он придет, если я очищу себя.

– А как же мы, все? Для нас в твоем стремлении к чистоте нет места? И как же твой голос, созданный для того, чтобы восхвалять Господа? Сестра Бенедикта ждет тебя каждый день. И твоя работа в госпитале. Мне… Нам, больным, нужна твоя помощь.

– Чистым голосам не нужны слушатели, – яростно трясет головой Серафина. – А ты печешься только о телах, не о душах.

– С кем я говорю сейчас? С Серафиной или с Юмилианой? – Зуана сама удивляется тому, как гневно звучит ее голос.

– В хорошем монастыре не будет нужды в снадобьях. Ибо сам Бог позаботится о нас там, – пожимает плечами девушка.

– А! Вот, значит, как ты хочешь жить. Или, точнее, умереть.

– Ааах! Оставь меня. – Она поднимает руки к голове, чтобы отгородиться от словесных атак Зуаны.

– Нет, не оставлю. Где ты, Серафина? Куда делась вся твоя ярость и неповиновение?

– Я говорила тебе, – отвечает она тем же глухим и безжизненным голосом. – Я ничего не чувствую.

– А я не верю, что это правда. Думаю, ты нарочно стараешься ничего не чувствовать, потому что чувства ранят слишком больно. Думаю, поэтому ты и есть перестала. Но это не поможет.

Но девушка уже не слушает. Она сидит, тихо покачиваясь, положив голову на руки, и тупо смотрит в темноту. Немного погодя она медленно поднимается, едва ли не пошатываясь, точно новорожденный жеребенок, впервые встающий на ноги. Она проходит мимо Зуаны так, словно той здесь нет, подходит к кровати, ложится лицом к стене, сворачивается и натягивает на себя одеяло.

В комнате тишина. Снаружи спит монастырь. И город за его стенами тоже.

– Никто не может жить без пропитания, Серафина.

Она не отвечает, ни один мускул в ней не шевелится. И все же она не спит. Зуана в этом уверена.

– Вот я и принесла его тебе.

Из складок платья она достает и разворачивает письмо.

Глава сорок вторая

Дражайшая моя Изабетта!