Связанные (СИ)

Закончить не успевает: давится, охает, глаза распахивает, когда Паркер сам прикусывает игриво кадык и ласково-сладко трется макушкой о висок. Когда крепче впечатывает в себя – и позволяет, раскрывается навстречу.

– О танцах не проси, – сдавленно и заранее сбито, словно совсем уже рядом с бездной, на самом ее краю, в шаге от безвозвратного падения. – Иначе останешься без другого…

Подростки – что с них взять? Подкаты на уровне детского сада – и “первоклассный”, “мастерский”, полный эмоций шантаж.

– Понял, – второго приглашения Джонни не надо, они сталкиваются лбами, ладонями, цепляются друг за друга, как охваченные огнем.

Пылающие. Взорвавшиеся изнутри.

Молодые и красивые – а еще счастливые до звездочек под веками.

========== Ты думаешь, они не знают? ==========

— Ты действительно наивно полагаешь, что фанаты ничего не подозревают?

Харрисон говорит тихо и старательно отводит глаза. Ведет пальцами по ободу бокала, аккуратно качает в ладони. Под стеклом пузырится шампанское, легко поблескивает в ярком свете блестками-шариками. Оно нежно-золотистое и, как говорит этикетка, просто замечательное на вкус.

Пробовать его совсем не хочется.

— О чем ты?

В голове у Тома каша, а по жилам — вместо крови — истинно-ребячий восторг. Турне по миру чудится ему сказкой, чудесной, удивительной сказкой, и он почти не обращает внимания на то, сколько сил качают из него выступления и перелеты.

Хазу это не нравится.

— Например, о том, что ты очень палевно виснешь на мне на всех фотках. Или о том, что постоянно постишь в Инсту видео, где мы вместе. Или о том, что постоянно благодаришь меня в интервью. Что носишь…

— Понял, — Холланд лениво поправляет галстук, отставляет шампанское и меняет дислокацию на диване. — Можешь не продолжать.

Теперь он ближе, значительно ближе. Настолько, что видно каждую эмоцию в глубине веселых глаз.

Хаз замирает на секунду: ему просто нужно перевести дыхание, потому что в груди уже давно непозволительно тяжко, а поперек горла застрял массивный сухой ком. Том восхитительный, и пахнет от него так вкусно, что кружится голова: клубничным джемом, мускусом и новым одеколоном.

Решение расставить точки над i после очередного банкета в очередной стране, наверное, было не очень хорошим и продуманным.

— Харрисон, — глухо говорит Том и, обернувшись по сторонам, припадает на кожаную спинку, начиная шептать ему в самое ухо, — я не держу людей за идиотов. Тебе это отлично известно.

— Тогда к чему все это? — Хаз борется с дрожью вдоль позвоночника и усиленно таращится в ростовое окно напротив. — Взять хотя бы тот пост, что мы залили в сеть пять минут назад. Зачем он?

Огоньки ночного города, оказывается, такие красивые, что режут без ножа. Расплываются цветастыми пятнами, щекочут нервы.

В комнате душно, и чертов галстук — такой же, чтоб его, как у Тома! — сдавливает шею. Сложно дышать, а внутри, как назло, пусто, и кажется, что если Том ответит, Хаз не сможет связать и пары слов для реакции. Хорошо, что хотя бы Джейкоб ненадолго вышел из номера.

— Нам весело, — Холланд мило хмурит брови, и его голова, заваливаясь, сползает на плечо друга. — Чего ты загоняешься, чувак?

Он спокоен, умиротворен и совершенно не контролирует свои движения. Хазу от этого дурно: вихрастая макушка замирает на плече и спускается ниже. Том резко дергается, подминает под себя ноги, и как-то так получается, что укладывается калачиком прямо ему на колени.

Воздух застревает в легких.

— То, что думают люди — пустые домыслы, — Том смаргивает, а потом поднимает расслабленную руку и кладет Остерфилду на колено. — Ты же знаешь, что на самом деле у нас все иначе, а не как выходит с их суждений.

Очерчивает пальцами коленную чашечку, чуть елозит, укладываясь удобнее, и, повернув голову, оставляет легкий поцелуй на ляжке. Губы прожигают даже сквозь ткань, и Харрисон заливается краской.

Действительно, все иначе. Вместо вымышленных лежаний в обнимку у них быстрые перепихи в туалетах самолетов, вместо жаркого секса в гримерке — выходные, проведенные у туманного озера. Холланд любит делать все наоборот, и это не перестает поражать.

Вот ведь человек-открытие. Кажется, Хаз любит его именно за это.

— То есть ты не подогреваешь их?

Щурится недоверчиво и, помедлив, опускает ладонь в мягкие волосы. Зарывается, оттягивая мелкие прядки, ласкает неторопливо кожу головы. Смотрит, как чувствительный Том поскуливает от удовольствия, и улыбается.

— Может, самую капельку.

— Капельку?

Надавливает сильнее, а второй рукой опускается на шею. Пересчитывает выступающие над воротом идеально-белой рубашки позвонки, ведет линии от мочки уха и точками прикосновений отмечает родинки. Том закусывает губу, нетерпеливо дрыгает ногой и утыкается носом ему в брючину.

— Не помни штаны, ладно? Так все-таки: “капельку”?

— Может, и не капельку. Больше, наверное.

— Ты провоцируешь их, Том, — хмыкает Харрисон и обхватывает ладонью под подбородком. — В открытую.