Свидание

— Конечно, мы народ глупый, — отвечала смиренно Настасья Ивановна. — Да и что наши болезни деревенские? Так, дрянь одна, и деликатных-то болезней не бывает, мой батюшка. В городе, послушаешь, ну, там еще есть. И слава тебе господи, что не хвораем, Эраст Сергеич; что же хорошего, что вы как спичка худые стали? Лучше себя не доводить. Я слышала, вы давно хвораете. Лет десять никак тому, нам рассказывали. Вы проживали зимы в Москве. Говорят, там у богатых людей мода была кататься с гор, и вы катались. Прокатитесь, прокатитесь, а там, уж разумеется, согреться надо; пойдете и выпьете, конечно — немножко, чего-нибудь хорошего, да все нездорово. Говорят, один раз так и с салазками, и с барыней опрокинулись, что чуть не переломили ноги и ушибли бок: так замертво вас домой и отвезли. Вот, говорят, с тех пор у вас и ревматизм такой, Эраст Сергеич.

— Отчасти, может быть, и так, — отвечал Овчаров, не совсем дружелюбно приняв наивный рассказ хозяйки. — Грехи юности; кто не был глуп?.. И время было самое глупое… Но это — вздор. Жизнь загубила, Настасья Ивановна, — вот что-с. Жизнь, да мысль, да поиски за лучшим для себя, для других — в этом, вы не знаете, что тратится. Вот что-с.

— Конечно, так, Эраст Сергеич, — отвечала Настасья Ивановна, решительно не поняв своего гостя. Тот замолчал, поглядывая перед собою и машинально похлопывая в ладони. В комнате водворилась тишина; Оленька зевнула. Овчаров обдумал что-то и вдруг сказал:

— У меня будет до вас просьба, Настасья Ивановна.

— Какая? Сделайте милость, Эраст Сергеич… Ваш батюшка с матушкой… я их так любила… что угодно просите, что могу.

— Я боюсь только стеснить вас. Впрочем, вы мне скажете это по совести. В город мне ехать не хочется; воздух мне необходим, а в Березовке некуда деваться. Я видел, у вас строится баня; если бы я мог поместиться в ней на лето.

Настасья Ивановна была несколько ошеломлена.

— Как, в бане? Эраст Сергеич? Разве это можно? Такое беспокойное помещение… Вот, если бы у меня в доме… да как на горе…

Настасья Ивановна вдруг понизила голос.

— Как на горе, у меня гостья гостит — негде.

— О, нет, — прервал ее Овчаров, — я вам откровенно скажу, что люблю быть свободным. Это бы стеснило и вас, и меня. Если можно баню, я ее у вас найму.

— Наймете? Что вы, Эраст Сергеич? Это даже обидно, — вскричала Настасья Ивановна, покраснев.

— Чем? Помилуйте!

— Такая малость… я отроду не слыхивала, какая может быть цена такой квартиры… я и не придумаю… Нет, пожалуйста, Эраст Сергеич.

— Если так, я беру назад свою просьбу, — отвечал тот хладнокровно.

Настасья Ивановна опечалилась. Овчаров продолжал:

— Во всем нужен порядок, Настасья Ивановна. Вот немцы это понимают, а мы, русские, еще не поняли. Зачем вам терять ваши выгоды, а мне принимать от вас подарки или жертвы? Это — все старая русская распущенность нравов, беспорядок один. Если я живу у вас, я вам решительно плачу за все. Лучше скажите, можно ли жить в вашей бане?

Настасья Ивановна была совсем озадачена. Оленька улыбалась не то насмешливо, не то весело.

— Баня что ж, новая. Полки, слава богу, еще не поставлены. Двери готовы и петли; их только навесить. Она, пожалуй, и просторная; я сама не знаю, зачем я ее застроила такую большую… Но как же вы будете там, Эраст Сергеич?

Настасья Ивановна выговорила это с такой грустью и беспокойством, будто соображая, нельзя ли как-нибудь сию минуту перестроить эту баню в барские хоромы.

— И прекрасно, — сказал Овчаров, — если баня годится. Что же делать? Мы, русские господа, должны сживаться со всяким положением. Сами виноваты. Вот я разорил свой дом и плачусь за разорение… Ну-с, теперь еще условие и просьба: я — человек больной и всегда на диете. Мне лишь бы куриный бульон, кусок белого хлеба, какую-нибудь куриную котлетку в обед и стакан чаю утром — вот и весь мой день. Могу ли я надеяться, что у вас сумеют приготовить и вы присмотрите за кухаркой?

Настасья Ивановна просияла.

— Это — что ж, Эраст Сергеич, это и говорить нечего. Я о себе без похвалы скажу: у меня, как ни у кого из соседей, и готовят, и во всем чистота. Вот вы бы попробовали кофей. И белый хлеб отличный печет Аксинья Михайловна… И я сама…

— Хорошо, хорошо… увидим. Впрочем, вы позвольте, я пришлю моего человека; он покажет кухарке, как для меня готовить. Я немножко прихотлив. Кухарке вашей я буду платить, а также и за все припасы.

Настасья Ивановна повернулась.

— Непременно, — продолжал Овчаров с торжественной твердостью. — Чего недостанет или, может быть, дурно… ведь вы извините, я знаю, что мы осуждены есть в деревнях, — ну, тогда мой человек купит в городе; я распоряжусь.

— Человека как же вы поместите с собою, Эраст Сергеич? — спросила Настасья Ивановна уныло. — В бане будет тесно. Я отдам ему в доме кабинет моего покойного Николая Демьяныча… Но из дому вы не докличетесь… далеко.