Свидание

— Слышу тоже неплохо. Врачи определили: очень хороший слух.

— Что-то смотрю — медицина все отличные отметки отдала тебе.

— Правда, сержант, — засмущался Коля. — Я не вру. Честное слово. Я вот насчет того, какие там на местности бугорки, где что, — насчет этого слабовато разбираюсь. Но ведь научусь.

— Конечно, научишься. — Пинчук, помолчав, вздохнул. — Всему научишься, придет время.

Они посидели еще немного, потом по ходам сообщения прошли влево — сменили позицию. Приникнув к брустверу окопа, снова замерли.

— Ты смотри лучше.

— Я смотрю, сержант.

— Осторожно только. Не высовывайся.

— Я осторожно.

Плыли облака над лесом, над опутанным проволокой холмом — лилово-сиреневые валы катились медленно справа налево, их ход казался бесконечным, а в прорехи между облаками косо падали седые солнечные лучи, которые медленно разворачивались, вспыхивали и гасли, и казалось, будто там, высоко в небе, установлен огромный вертящийся прожектор.

Тупо прозвучал орудийный выстрел, потом еще и еще. Пинчук, приникший к брустверу, оживился. На гребне холма вздыбилась земля, разрывы следовали по передней траншее, опоясывая ее.

— Ну-ка, ну-ка! Что вы на это скажете? — говорил Пинчук, обращаясь к кому-то, кто находился в немецких траншеях.

Тут же град мин обрушился с немецкой стороны. Пинчук выругался и присел на корточки на дно окопа. На небольшой высоте с громовым урчанием пролетела тройка штурмовиков, издали послышались бешеная пулеметная дробь и стукотня автоматических пушек.

— Сейчас они дадут им прикурить, — сказал Пинчук, показывая наверх.

— Хорошо бы, — ответил Коля, снял сапог и вытряхнул из него песок, потом снова обулся. Лицо у него было белое как мел, и Пинчук подумал, что где-то теперь и его братишка, быть может, вот так же привыкает к фронту.

— Ну как? — спросил он. — Не страшно?

— Немного, — ответил Коля.

— Меня тоже пронимает, — сказал Пинчук.

Через несколько минут артналет прекратился. Слева из окопа звали санитара: кого-то, видно, задело.

Пинчук снова приник к брустверу. У немцев на холме было все по-прежнему: пусто на склонах, изъеденных воронками, пусто в лощине, кусты и болотина — все казалось однообразным, серым, мрачным.

По ходу сообщения они прошли в блиндаж, где размещался артиллерийский наблюдательный пункт. Солдаты попросили у Коли Егорова закурить, и он тут же роздал весь табак. Старшина, высокий, с толстыми икрами, обтянутыми хромовыми голенищами, напоминал своим обликом футболиста.

— Чего-то вы зачастили? — грубовато спросил он.

— Да вот пришли на вас посмотреть, — отшутился Пинчук. — Парни уж больно хорошие. Вот мы и решили…

— Ладно, ладно, — усмехнулся старшина. — Не заливай…

Из блиндажа через узкую бойницу был виден склон на той стороне и лес; ветер, налетая порывами, бросался пылью в лицо. Над лесом кружились галки. Артиллеристы разливали в кружки густой черный чай. Достали кружку для Коли, кто-то сунул в руки ему сухарь, он поблагодарил и, спустя минуту, неожиданно для себя сообщил, что очень любил по утрам поливать цветы.

— У нас дома герань на окне стояла и еще елочка какая-то. Возьмешь кружку и польешь. Пьют цветочки…

Все поглядели на Колю как-то слишком внимательно.

— А я очень любил на ночь парное молочко пить, — сказал старшина с толстыми икрами футболиста.

Артиллеристы рассмеялись, Коля вспыхнул и стал смотреть в сторону. Но все, кажется, тут же и забыли о нем. Пинчук продолжал наблюдать в стереотрубу, изредка он спрашивал о чем-то тихо старшину, тот так же тихо отвечал. Рядом с Колей пил чай, держа кружку на коленях, пожилой артиллерист, он деловито говорил соседу про какую-то траншею, которую надо углубить, а тот возражал, предлагая вырыть новую щель. Слова пролетали мимо сознания Коли, он был расстроен, потому что хотел выглядеть бывалым разведчиком, а не получалось.

Зазуммерил телефон. Старшина, небрежно раскинувшись своим сильным ловким телом, начал докладывать своему начальству, дымя цигаркой прямо в микрофон. Пожилой артиллерист, дуя в кружку, спросил:

— А я тебя ни разу не встречал тут. Ты давно с ними? — он кивнул в сторону Пинчука.

— Недавно, — ответил Коля несколько застенчиво.

— То-то я гляжу, лицо будто незнакомое.

— Недавно, — повторил Коля.

— Из каких мест будешь?

— Город Омск. Из Сибири.

— Не земляки, значит, — вздохнул сожалеюще артиллерист. — Я с севера. Сыктывкарский район. Город Сыктывкар.

— Не слышал.

— Дальний город…

Они помолчали.

— Вы тут осторожнее ходите, — сказал артиллерист, обсасывая сухарь. — У нас на прошлой неделе лейтенанта убило. Снайпер. И не заметили даже.

Коля покачал головой и спросил совершенно некстати:

— Как же так?

— Да я же говорю: снайпер.

Пинчук, прильнувший к окулярам стереотрубы, вдруг откинулся и, обернувшись, потрогал старшину за руку.

— Ну-ка, взгляни.

Старшина налег широкой грудью на выступ блиндажа. Разговоры тотчас смолкли. Слышалось сопение пожилого артиллериста, который никак еще не мог расправиться со своим чаем и обсасывал мокрый сухарь.

— Вот сволочи! — сказал старшина оглянувшись. — Петренко, вызывай двадцатого.