Свидание

За кривыми улочками ему открылся забор заводского стадиона, чуть вправо от него маячила дугообразная арка со знакомой надписью «Парк имени XVII партсъезда». Кинотеатр помещался в здании бывшей церкви. Голубели масляной краской мостки, за которые были привязаны такие же голубые лодки. Арсений не спеша прошел вдоль пруда. Ветерок чуть рябил воду в дальнем конце. Тот же, казалось, был ветерок, что и в дни его юности. Так же рябила вода в пруду под его порывами. Арсений вдруг подумал, что он мог бы жить здесь. Мог бы и жениться на Натке, она любила его, он знал это и остерегался, потому что считал — все в жизни еще впереди. И прежде всего — любовь. Человек привык ссылаться на волю случая. Вернись он тогда после войны в этот город, — кто его знает, может быть, по-другому сложилась бы его жизнь. Но он не вернулся. Тогда многие не возвращались. Одни уезжали, другие приезжали. Мир был таким огромным, таким безбрежным, что ограничивать его стенами родного города казалось преступным.

Старый родной город детства! Оказалось, что прошлое не кануло в пропасть, а живет в нем. И вечерняя прогулка с Наташей в ту рощу не затерялась в невидимой дали, не угасла, не ушла безвозвратно.

Вот эти знакомые деревья в парке — как они постарели!

Наверно, ребята и сейчас вытворяют всякие безрассудные трюки. Толстые вековые липы… Тут было дерево, сук у которого простирался через аллею. Арсений даже поежился, представив: на высоте четырех-пяти метров шагает мальчуган. Он балансирует худенькими руками, как эквилибрист на проволоке в цирке. Могучая ветвь липы гнется под ним и потрескивает, кажется, вот-вот произойдет несчастье. Но проходит мгновение, мальчуган, напружинившись, делает отчаянный прыжок и оказывается на другом дереве, по другую сторону аллеи. Путешествие закончено. Аттракцион «Обезьяна» показывался исключительно на спор: если будет выставлено пять, а то и шесть порций мороженого (количество зависело от того, с кем заключалось соглашение). На этих мостках они потом сидели — мостки были точно такие, только без голубой краски, — сидели и уплетали заработанное честно мороженое.

Позже кто-то срубил злополучный сучок. Это понятно. Сорванцы, стекавшиеся в парк из соседних улиц, рисковали жизнью. В молодости легче рискуют. Если бы ему сейчас сказали: «Повтори!» — он бы умер от страха. А тогда… В конце сорок четвертого года они форсировали Даугаву. Была кромешная тьма, какая случается по ночам поздней осенью. Вспыхивали кругом разрывы, строчили светящимися трассами пулеметы. Взорванные скользкие фермы моста то возвышались, то уходили в воду. Внизу чернела вода. Одно неосторожное движение, легкий толчок — и тьма скроет тебя навсегда. Ползти по скользким фермам холодной осенью под пулеметным обстрелом — это был страшный незабываемый аттракцион. А потом был вражеский берег и мгновенная атака, после которой они снова не досчитались нескольких десятков солдат. И еще не мало атак ожидало его впереди, и никогда высота не казалась жуткой.

Какое наваждение — эти воспоминания!

Старая липовая аллея вывела Арсения на небольшую круглую площадку с клумбой посредине. Совсем близко от себя он увидел пять мужских лиц, устремивших свои взгляды на него. Они смотрели на него почти в упор — с прямоугольных фанерных щитов, установленных полукольцом по другую сторону клумбы. Он подошел ближе и шепотом, охваченный неизъяснимым волнением, прочитал слова: «Они жили в нашем городе, они отдали жизнь за нас». Арсений переходил от портрета к портрету, вглядываясь в молодые, чем-то до боли знакомые лица. Наверняка, кто-нибудь из этих ребят бывал в этом парке, ходил на стадион, гулял, прячась от июльского солнца в тенистой липовой аллее. «Вы вернулись в родной город навечно…» Арсений вскинул голову и посмотрел ввысь, на голубое небо. Он долго стоял на одном месте и глядел то на портреты, то на голубое небо.

6

Александр вернулся с фронта в конце мая сорок пятого года. Только-только стала пробиваться картофельная ботва на огородике позади дома. Анна Николаевна бросила на землю тяпку, присела на чурбачок отдохнуть, ноги гудели — спасенья нет. Подняла голову, видит — во дворе стоит человек в шинели нараспашку и на костыле. Стоит и смотрит прямо на нее. Сердце у матери зашлось, она вскочила, пошла навстречу сыну, угадав еще издали каким-то чутьем, что это Александр. Кинулась на шею, припала к груди: вот он, ее сын, вернулся с долгой войны. Посмотрела краем глаза на костыль и заплакала, А когда поутихла, поуспокоилась, Александр чуть отстранил ее от себя и кашлянул сиплым голосом.

— Ладно, мам. Вот познакомься — Лиза, жена, в общем, моя…

Только тут она увидела, что позади еще кто-то стоит в солдатской шинели. Сквозь слезы только теперь рассмотрела, что эта девушка — невысокая, худенькая, с мешком в руках — стоит и растерянно улыбается ей.

Мать отступила от Александра.

— Я не писал тебе, — говорил между тем сын, чувствуя ответственность момента. — Чего, думаю, писать, сами скоро приедем…