Свидание на Аламуте

Полковник захлопнул книжку. Засопел, устроил ее поудобнее под пиджаком. Наблюдая за ним, Севастьянов довольно крякнул.

– Ну, и карманы у вас, Александр Григорьевич… Бездонные!

– Под «Беретту-217 ФС», – кротко пояснил Заратустров. – Двести семнадцать миллиметров… Очень удобно!

Он встал – толстый том-тетрадка приятно грел сердце – и забрал из пепельницы сигару.

– Что ж, тогда я откланяюсь, Владимир Петрович? Поздненько уже. А завтра мне вставать рано.

– Нет проблем, Александр Григорьевич. Комнаты ваши в служебном крыле. Найдете?

– Конечно!

Руку этому щеголеватому полковнику он пожал с искренней благодарностью.

…Заратустров прошел по темным коридорам посольства, уставленным с восточной пышностью: пальмами в кадках и зеркалами. Он посмотрел в одно из них, в тяжелой бронзовой раме. В коридоре темно, видно только бледный контур его лица и белую полоску сорочки. За ним оказались другая кадка и лианы; в зеркале это выглядело так, как будто от его тела отходили две толстые змеи, стелющиеся по полу. Заратустров постоял, посмотрел на эту картину, потом приблизил лицо к холодной глади и выдохнул свистящим шепотом:

– Ну что, Абраксаша? С КЕМ ты ТЕПЕРЬ будешь, а?

Потом подмигнул своему отражению и тихо рассмеялся.

Он не дошел до лестницы, ведущей в гостевые комнаты, устланной красным ковром, со старинными медными прутьями поверх. Свернул, спустился по ступенькам под табличку: «СЛУЖЕБНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» И через минуту он толкнул тяжелую, обшитую звуконепроницаемой пробкой дверь.

В небольшом зале, напоминающем гимнастический, с розовыми матами на полу, стояли Данила и Иван, в каком-то подобии набедренных повязок. Мускулистый, со вздувшимися мышцами черноволосый парень и человек-гора, собравший в морщины большой лоб. Между ними, на расстоянии метра от пола, плавало обнаженное тело девушки – белокожей Сони, с руками, скрещенными на выпуклом нежном животике. Волосы ее отвесно падали вниз и колыхались белым шлейфом.

– Спокойнее… Сдерживай! – глухо сказал Данила. – А, блин… опускаем! Осторожно… Черт! Лопухнулись! Не удержим… Не тот уровень концентрации взяли.

Тело Сони медленно опустилось вниз. Вот девушка пошевелилась, приняла сидячее положение, кокетливо сложив ножки. Ничуть не стесняясь своей наготы, она принялась расчесывать волосы, глядя на Заратустрова искоса.

– Хорош тренироваться, ребята, – негромко сказал полковник. – Отдыхайте. В три часа вас доставят на самолет. Это гуманитарный рейс в Азербайджан. Запакуетесь в мешки с рисом. Выход по сигналу. На высоте семь сто над Скалой произойдет самопроизвольное открытие грузового люка… пилоты предупреждены. У вас будет ровно полторы минуты, чтобы вылезти из мешков, привести в боеготовность парашюты… И – с Богом! Ветра не обещают, приземление должно произойти в условленном квадрате. И, конечно, радиомолчание…

Данила и Иван слушали его, тяжело дыша. По стройному телу Ивана катились крупные градины пота. Полковник еще раз окинул их взглядом, усмехнулся, помедлил…

И, молча перекрестив их рукой, всех троих, закрыл дверь.

Российское посольство в Тегеране стоит ровно в двухстах пятидесяти метрах от того места, где в свое время разбили камнями голову русского поэта. На месте гибели Грибоедова сейчас находится Центр Исламской культуры с библиотекой и медресе. А за ним, в трех километрах, расположен Тегеранский аэропорт.

С балкона нынешнего посольства видна панорама утреннего Тегерана – ровный горизонт, ровно обколотый, как шприцами, столбиками минаретов. Утром этот вид закрыт туманным шлейфом, состоящим из испарений и остатков ночной пылевой бури. Но в пятидесятикратный артиллерийский бинокль видно многое… Виден большой плакат аятоллы, узорчатый минарет и то, как взлетают с ВПП Тегеранского аэропорта самолеты. Их крылья серебрятся на солнце, гордые птичьи силуэты тают на фоне восходящего солнца.

Усталый человек в сером костюме смотрит в бинокль. Его галстук распушен, висит на золотом зажиме; лицо серо. Он прижал руки с биноклем к глазам, и видно, как в рассветных лучах блестят золотые «Ролекс». На светящемся окошке в их большом круге цифры: 4:55. Время рассвета.

Он, этот человек, жует во рту потухшую сигару. Это Los Statos, взятая в кабинете Севастьянова. Но она не горит, и человек только шевелит губами, ощущая на них горький привкус табака.

Наконец в розово-сером мареве появляется черный силуэт. Распластанный на нежном фоне, он темным коршуном поднимается вверх. Вот отсверкивают крылья, вот самолет разворачивается над Тегераном. Человек с серебристым ежиком опускает бинокль. И шепчет странное:

– Вот и все, к черту… с Богом, ребятушки.

До того момента, как три человека раскроют свои парашюты в безлюдном, суровом горном районе к северо-западу от Казвина, остается ровно один час двадцать минут.

Человек еще раз смотрит на рассвет и почему-то вытирает ладони о брюки. Его фигура сгорблена, из него словно вынули стерженек, и он осел, стал ниже. Шаркая штиблетами, человек поворачивается, чтобы уйти с балкона.