Свидание на Аламуте

– Убийство без мотива, – прошептала она пылко, поглаживая его плечи горячими, мокрыми ладонями. – А если я убью вас, Алесь? Что вы на это скажете, а?!

– Убивайте, черт подери! – выдавил поляк, который ощущал, что горит, как в лихорадке.

Каждая клеточка его тела жаждала соединиться с этой нагой развратницей, слиться с ней, стать единым целым.

– Убивайте, только… только… О, merde![9] Как я хочу вас… Элизабет!

Она запрокинула голову и снова засмеялась. Она почему-то много смеялась. И, резко оборвав смех, внезапно приникла к поляку всем телом.

– Как же я вас убью? – шептала она. – У меня нет ни кинжала, ни пистолета… мой милый Пяст… я даже не предлагаю вам отравленный кубок, как Лукреция Борджиа… Ну… ну, возьмите же меня!

Ее обнаженная грудь царапала его, и оконечности сосков казались раскаленными иглами. Алесь застонал, но тут же его губы запечатали губки Элизабет Дьендеш. Этот поцелуй отключил мозг, опрокинул его в бурлящий котел наслаждения, и он уже не ощущал ничего, кроме ее голого тела, кроме губ, твердой полоски зубов и подвижного язычка. Он набросился на эти губы, кажущиеся такими податливыми, набросился, рыча, как зверь, стиснул ее узкую спину руками, так, что ногти впились в кожу, видимо, доставив ей боль.

И в этом безумном водовороте страсти, в этом обжигающем киселе телесных ощущений он не почувствовал, как что-то скользнуло в его рот – легко и нежно. Он еще искал своими губами ее губки, но она уже отняла свое лицо, и маленькие ладони легли на его лицо, а затем чудовищно сильным движением стиснули челюсти. Намертво.

Что-то щелкнуло во рту. Распалось.

Поляк изогнулся всем телом, но твердые, как стальные крючья, пятки и железные икры притиснули его к мрамору. Еще она судорога… Человек под обнаженной женщиной захрипел. По белым пальцам с переливающимся маникюром побежала розовая пена, вытекающая из уголков его рта, из ноздрей.

Прошло еще секунды три… Человек затих. Глаза его оставались открыты. Графиня смотрела на мертвеца с улыбкой. Потом еще раз склонилась над ним и поцеловала в быстро остывающий лоб.

– Ты был хорошим любовником, мой милый Пяст, – прошептала она неизвестно для кого. – Тебя было приятно убивать.

Она сидела неподвижно еще несколько мгновений. Потом резко поднялась. Бесшумно спрыгнув с парапета, подошла к машине. В тишине ночи только глухо постукивали о плиты ее босые пятки. Графиня деловито выкинула из автомобиля пиджак поляка, галстук. Подняла черный ботинок, закатившийся под колесо, и небрежным жестом швырнула его в сторону мертвого человека – в фонтан. Не одеваясь, а просто сдвинув на соседнее сидение свою одежду, она села за руль. Закурила дамскую сигариллу, взятую из коробки, задумчиво выпустила дым. Ее рука скользнула на бедра, потом ниже… Лицо женщины исказилось гримасой; зубы стиснули пластиковый мундштук так, что он с хрустом отломился, и тлеющая сигарета упала на ее колено. Но она не почувствовала боли, а, хрипло застонав теперь уже по-настоящему (звук шел изнутри), выгнулась всем телом, затряслась и через десяток секунд бессильно опустилась грудью на рулевое колесо – оргазм пронесся по ней ураганом.

А еще через полминуты ее рука смахнула тлеющий коричневый кусочек с голой коленки, он не оставил даже красного пятна на белой коже. Босая ступня выжала педаль газа. Что-то хрустнуло под колесами машины, но это ее хозяйку не интересовало.

Фонтан журчал, выбрасывая ровные, как зубцы большой расчески, струи. Оранжево светилось здание Оперы. Мертвец лежал на мокром мраморе, полураздетый. Капли скатывались по его голой груди, голова была повернута к воде. Казалось, он дремлет, наблюдая за черным ботинком, тоскливо плавающим под шумящими струями.

Новости