Свидание с чужим парнем

Мысль про розовые очки и про то, что человеку свойственно верить в то, чего ему хочется, принадлежала, если быть честной, не мне, а моей маме. Вчера вечером я, наконец, решилась обратиться к ней. Осторожно спросила, отчего и почему человек может решить, будто нравится кому-то, на самом деле полностью к нему равнодушному. На большее не решилась. По правде сказать, всей этой историей с запиской ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь, вместе обмозговать, попросить совета… Еще вчера у меня вроде бы не имелось никаких проблем с общением, а сегодня вдруг выяснилось, что довериться абсолютно некому. Родители, если сказать им, наверняка переполошатся, засыпят предостережениями, заведут обычную песню про то, что мне рано влюбляться. Валька взялась издеваться, когда я нуждаюсь в поддержке, решаю сложный вопрос. Школьные подруги далеко. И кто остался? Ни-ко-го!

Вообще говоря, из всех версий происхождения записки наиболее вероятной мне казалась такая: Макс действительно подумал, что признание от Нади, некрасивой и наивной, и решил поиздеваться, пусть, мол, думает, что тоже мне понравилась, мальчишкам расскажу, вот посмеемся! Представить Максима, всерьез пишущего мне любовное письмо, а потом кладущего его в бутылку от шампуня, было невозможно, решительно невозможно! И разум, и чувства говорили мне, что послание из бутылки – это насмешка. А над кем можно смеяться таким образом? Только над тем, в кого, как в Макса или в Катьку, невозможно, немыслимо, нельзя влюбиться. Такие издевательские письма шлют придуркам и уродам. Вот, выходит, и моя настала очередь…

Печальные размышления прервала капля, шлепнувшаяся мне на нос. За ней тут же последовала вторая, опустившаяся на макушку. Вот что значит настоящие рыбаки: увлеклись так увлеклись, даже не заметили, как тучи набежали.

– Пора сматывать удочки, – сказала Валентина.

Не тут-то было. Оказалось, что сматывать нам давно уже нечего: приблизившись к воткнутым в землю палкам, мы увидели, что, кроме палок, тут ничего, собственно, и не осталось: нитки, привязанные на жалкие два узла, давно снесло ветром. Нечто похожее на «поплавок» маячило в нескольких десятках метров от нас, на другой, недоступной стороне пруда. В каком месте затонуло остальное хозяйство, включая захлебнувшихся червяков, было теперь совершенно неважно. Выкинув бесполезные палки, мы наскоро завернули остатки пиршества и остальное принесенное из дома барахло в одеяло и потащились домой.

– Если ты и правда не влюбилась, – вдруг сказала Валька, когда пруд уже остался позади, – прикол с Катькой и Максом можно развить дальше.

– Это как еще? – спросила я без воодушевления.

– Устроить им свидание.

– Снова две записки? С приглашениями?

– Ага. А мы в кустах поблизости сидим и развлекаемся. Прикольно?

– Не придут, – сказала я.

– Придут. Вот спорим?

– Тут и спорить нечего. Дурацкая затея.

– Ну, как хочешь, – Валька фыркнула. – А то бы развлеклись. Такое заварили – и все бросить. Как-то жалко. Впрочем…

В этот миг раздался раскат грома, а придурочная бабка закричала на весь поселок: «Кири-и-ил! Кири-и-и-ил!»

Все время, что шел дождь, я проработала: надеясь отвлечься от грустных мыслей о злополучной издевательской записке, поддалась на уговоры родителей вымыть посуду, накопившуюся за последнюю неделю. Круглые капли стучали по кровле, разбивались о тепличное стекло, катались по листочкам кресс-салата, трепали лепестки пионов, ныряли в колодец и нередко залетали на веранду, где возилась я: кипятила воду, заливала ее в большой таз, разбавляла холодной, брала очередную тарелку… Неведомый Кирилл, видимо, пережидал дождь вне дома: крики его бабушки (или кем там ему приходилась эта голосистая особа) разносились по поселку с прежней громкостью. Я пробовала представить себе, как может выглядеть этот Кирилл. Почему-то он вышел похожим на Макса.

Макс, Макс, Макс… Мало ему того, что он рассылает издевательские записки: этот тип еще и лезет в мою голову, хотя там не ждут! Оккупант, захватчик вражеский… Пристал к моим мозгам как банный лист! «Надюшка!» Тьфу, какая пошлость! «Ты мне тоже нравишься»! Спасибо! Ключевое слово – «тоже»! Я балдею… Вот мерзавец! Как не стыдно! Это ж надо сочинить такую гадость!..

Я накручивала себя все больше и больше, возмущалась наглостью мальчишки, вообразившего, что перед ним наивная замарашка, готовая воспринять всерьез кусок бумаги, засунутый в кусок пластмассы; с остервенением терла тарелки и чуть ли не в голос ругалась. Дождь то переставал, то принимался идти с новой силой, то замолкал, то вновь начинал шуметь, перебивая мою полную справедливого негодования мысленную речь. Получалось, что он исполнял в этой странной дискуссии роль Макса, с которым я спорила так страстно и так безмолвно, словно он сидел у меня где-то внутри.

Через час, когда дорожки уже начали просыхать, пчелы – вылезать из укрытий, а родители – пропалывать морковку, я окончательно пришла к выводу, что гнусный Максим обязательно должен быть наказан за свою выходку, и Валькина идея со свиданием – хороший вариант наказания.