Свидание с Рамой

Коридор, по которому они пришли сюда, обрывался высоко в стене, замыкавшей это огромное пространство, самую гигантскую пещеру, когда-либо вырытую человеком. По обе стороны устья коридора длиннейшие пандусы полого спускались вниз, к далекому полу. И все это, залитое нестерпимым светом место покрывали сотни огромных белых структур, таких неожиданных по формам, что какое-то время Олвину казалось, будто он видит необыкновенный огромный подземный город. Это впечатление было поразительно живым, оно осталось в памяти Олвина на всю жизнь. И нигде глаз его не встречал того, что он ожидал увидеть, — не было знакомого блеска металла, этой от века непременной принадлежности любого машинного слуги человека.

Здесь находились продукты конечной стадии эволюционного процесса, почти столь же долгого, как и эволюция самого человечества. Его начало терялось в тумане Веков Рассвета, когда люди впервые научились использовать энергию и пустили по городам и весям свои лязгающие машины. Пар, воду, ветер — все запрягли они в свою упряжку на некоторое время, а затем отказались от них. На протяжении столетий энергия горения давала жизнь миру, но и она оказалась превзойдена, и с каждой такой переменой старые машины предавались забвению, а их место занимали новые. Очень медленно, в течение тысячелетий, люди приближались к идеальному воплощению машины — воплощению, которое когда-то было мечтой, затем — отдаленной перспективой и наконец — стало реальностью: НИ ОДНА МАШИНА НЕ МОЖЕТ ИМЕТЬ ДВИЖУЩИХСЯ ЧАСТЕЙ.

Это был идеал. Чтобы достичь его, человеку, возможно, потребовалось сто миллионов лет, и в момент своего триумфа он навсегда отвернулся от машины. Она достигла логического завершения и отныне сама могла вечно поддерживать собственное существование, служа человеку.

Не очень представляя себе, куда же теперь направиться, Олвин смотрел вниз, на огромные пологие дуги пандусов и все, что простиралось за ними. Центральный Компьютер должен знать, что он уже здесь, как он знал обо всем, что происходило в Диаспаре. Ему оставалось только ждать от него инструкций.

Уже знакомый, но по-прежнему вызывающий благоговение голос был так тих и раздался так близко от него, что Олвину даже показалось, что Джизирак ничего не слышит.

— Спуститесь по левому пандусу, — сказал голос. — Там я дам вам новые инструкции.

Олвин медленно двинулся по покатой плоскости, и робот по-прежнему реял над ним. И Джизирак, и прокторы остались на своих местах. Интересно, подумал Олвин, получили ли они команду оставаться наверху или же решили, что им и отсюда будет отлично видно и не к чему утомлять себя долгим спуском?

Пандус кончился, и тихий голос дал Олвину новое направление. Он выслушал и двинулся по широкой улице между спящими титаническими фигурами. Голос еще трижды говорил с ним, и наконец он понял, что достиг цели.

Машина, посреди которой он теперь стоял, размерами была поменьше, чем все остальные вокруг нее, но все равно, стоя перед этим сооружением, Олвин ощущал себя карликом. Пять уровней с их стремительно льющимися горизонтальными линиями напоминали какое-то затаившееся перед прыжком животное. Примерно в трех футах от пола по всему «фасаду» структуры шла прозрачная панель. Олвин прижался лицом к гладкому, странно теплому материалу и стал всматриваться внутрь. Сначала он ничего не мог разобрать. Потом, прикрыв ладонями глаза, чтобы загородиться от льющегося с боков ослепительного сияния, он различил тысячи слабо светящихся точек, которые висели в пустоте. Они образовывали решетку — столь же непонятную для него и лишенную всякого смысла, какими для древних были звезды. Несколько минут он неотрывно глядел на этот узор и не заметил, чтобы цветные огоньки меняли свои места или яркость.

Мир действительно далеко ушел с тех пор, как первые пещерные люди час за часом терпеливо оббивали куски неподатливого камня, делая наконечники для стрел и ножи…

— Изложите вашу проблему, — раздался у самого уха все тот же тихий голос. Было странно, что это огромное скопление машин может выражать свои мысли столь негромко.

Было совсем нелегко разговаривать с чем-то, что заполняло пространство вокруг тебя. Слова, казалось, умирали, едва Олвин их произносил.

— Что я такое? — спросил он.

Если бы он задал этот вопрос одной из информированных машин в городе, он бы заранее знал, каков будет ответ. В общем-то он частенько так и поступал, и они всегда отвечали: «Вы — человек». Но теперь он имел дело с разумом совершенно иного порядка и не было никакой необходимости в семантической тщательности. Центральный Компьютер должен был знать, что именно имеет в виду вопрошающий, однако это вовсе не значило, что он ответит на вопрос.

И в самом деле, ответ оказался именно таким, какого опасался Олвин:

— На этот вопрос я не могу отвечать. Сделать так — значило бы открыть цель моих создателей и, тем самым, аннулировать ее.

— Значит, моя роль была спланирована, еще когда город только создавался?

— Это можно сказать о каждом.