Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят

Десять негритят отправились обедать,
Один поперхнулся, их осталось девять.
Девять негритят, поев, клевали носом,
Один не смог проснуться, их осталось восемь.
Восемь негритят в Девон ушли потом,
Один не возвратился, остались всемером.
Семь негритят дрова рубили вместе,
Зарубил один себя — и осталось шесть их.
Шесть негритят пошли на пасеку гулять,
Одного ужалил шмель, их осталось пять.
Пять негритят судейство учинили,
Засудили одного, осталось их четыре.
Четыре негритенка пошли купаться в море,
Один попался на приманку, их осталось трое.
Трое, негритят в зверинце оказались,
Одного схватил медведь, и вдвоем остались.
Двое негритят легли на солнцепеке,
Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий.
Последний негритенок поглядел устало,
Он пошел повесился, и никого не стало.

Вера улыбнулась. Понятное дело: Негритянский остров! Она подошла к окну, выходящему на море, и села на подоконник. Перед ней простиралось бескрайнее море. Земли не было видно: всюду, куда ни кинь взгляд, — голубая вода, покрытая легкой рябью.

Море… Сегодня такое тихое, порой бывает беспощадным… Оно утягивает на дно. Утонул… Нашли утопленника… Утонул в море… Утонул, утонул, утонул… Нет, она не станет вспоминать… Не станет думать об этом! Все это в прошлом.

7

Доктор Армстронг прибыл на Негритянский остров к закату. По дороге он поболтал с лодочником — местным жителем. Ему очень хотелось что-нибудь выведать о владельцах Негритянского острова, но Нарракотт, как ни странно, ничего толком не знал, а возможно, и не хотел говорить. Так что доктору Армстронгу пришлось ограничиться обсуждением погоды и видов на рыбную ловлю.

Он долго просидел за рулем и очень устал. У него болели глаза. Когда едешь на запад, весь день в глаза бьет солнце. До чего же он устал! Море и полный покой — вот что ему нужно. Конечно, ему бы хотелось отдохнуть подольше, но этого он, увы, не мог себе позволить. То есть он, конечно, мог это себе позволить в смысле финансовом, но надолго отойти от дел он не мог. Так, того гляди, и клиентуру растеряешь. Теперь, когда он добился успеха, ни о какой передышке не может быть и речи. «И все равно, — думал он, — хотя бы на сегодня забуду о Лондоне, и о Харли-стрит, и обо всем прочем; представлю себе, что я никогда больше туда не вернусь.

В самом слове „остров“ есть какая-то магическая притягательная сила. Живя на острове, теряешь связь с миром; остров — это самостоятельный мир. Мир, из которого можно и не вернуться. Оставлю-ка я на этот раз повседневную жизнь со всеми ее заботами позади», — думал он. Улыбка тронула его губы: он принялся строить планы, фантастические планы на будущее. Поднимаясь по вырубленным в скале ступенькам, он продолжал улыбаться.

На площадке сидел в кресле старик — лицо его показалось доктору Армстронгу знакомым. Где он мог видеть это жабье лицо, тонкую черепашью шею, ушедшую в плечи, и главное — эти светлые глаза-буравчики? Ну как же, это старый судья Уоргрейв. Однажды он проходил свидетелем на его процессе. Вид у судьи был всегда сонный, но его никто не мог обойти. На присяжных он имел колоссальное влияние: говорили, что он может обвести вокруг пальца любой состав. Не раз и не два, когда обвиняемого должны были наверняка оправдать, ему удавалось добиться сурового приговора. Недаром его прозвали вешателем в мантии. Вот уж никак не ожидал встретить его здесь.

8

Судья Уоргрейв думал: «Армстронг? Помню, как он давал показания. Весьма осторожно и осмотрительно. Все доктора — олухи. А те, что с Харли-стрит, глупее всех». И он со злорадством вспомнил о недавней беседе с одним лощеным типом с этой самой улицы.

Вслух он проворчал:

— Спиртное в холле.

— Должен пойти поздороваться с хозяевами, — сказал доктор Армстронг.

Судья Уоргрейв закрыл глаза, отчего достиг еще большего сходства с ящером, и сказал:

— Это невозможно.

— Почему? — изумился доктор Армстронг.

— Ни хозяина, ни хозяйки здесь нет, — сказал судья. — Весьма странный дом. Ничего не могу понять.

Доктор Армстронг вытаращил на него глаза. Чуть погодя, когда ему стало казаться, что старик заснул, Уоргрейв вдруг сказал:

— Знаете Констанцию Калмингтон?

— К сожалению, нет.

— Это не важно, — сказал судья, — в высшей степени рассеянная женщина, да и почерк ее практически невозможно разобрать. Я начинаю думать, может быть, я не туда приехал.