– Кончилась! – вздохнула буфетчица. – А завозят редко! В этом месяце и вовсе не было. Вот осталась одна «Анисовая»…
– Да, это на любителя, – вздохнул Яворниченко. – Вкус у ней особый.
– Конечно, не всем нравится. Был у нас один… ну, Гоша из уголовного, который понимал в ней толк, да и тот… – Буфетчица понизила голос, посмотрев на человека в штатском, продолжавшего пить свой кефир. Наверное, это был какой-то здешний начальник. – Вы слышали, наверное, в пятницу погиб…
– Да я в тот день в отгуле был… – полез за кошельком водитель. – А что с ним случилось? Авария?
– Какая там авария! Убили прямо на улице! И товарища его ранили, Пашу Живейнова… А вчера и он погиб… Как раз в аварии…
– Вот это я слышал, – кивнул Дмитро Лукич. – Ну, раз нет ничего другого… Я ведь, хозяюшка, больше всего «Басаргинскую крепкую» уважаю… Может, найдется бутылочка?
– Да нету же! Сегодня уж приходили от Урманцева, спрашивали. Но что я могу сделать – нет! Трижды в Лукашино звонила – привезти просила…
– А что, у вас и начальство «Басаргинские» закупает? – также понизив голос, спросил Дмитро Лукич.
– В каком смысле?
– Ну, вот этот Урманцев… Начальник вроде какой-то в мэрии…
– Да нет же! Василий Антонович наш, он Гошин начальник… Наверное, помянуть хотели. Василий Антонович Гошу опекал… Кстати, не так давно они у меня и водку эту, «Басаргинскую крепкую», брали.
– Эх, ну, коли ничего больше нет – давайте «Анисовую»… И вас выручу.
И Дмитро Лукич, как ему было велено Володей, взял две бутылки, а третью – прихватил для себя.
Немножко странное задание дал ему Иноземцев, но за тот год, что Яворниченко знал Володю, он стал по-настоящему уважать его. Парень был работящий, не капризный, без гонора, к тому же руки у него были золотые, за что Дмитро Лукич, сам на все руки мастер, очень уважал.
Уже сидя за рулем своей медицинской кареты, Яворниченко дважды со всеми подробностями пересказал Володе свой разговор в буфете.
Он не знал, почему Володя так интересуется басаргинскими водками, но понимал, что узнал что-то очень важное. Его молодой начальник-друг вначале удивился, а в конце концов горячо благодарил, приговаривая: «Ну, Дмитро Лукич, вы артист! Подлинный артист! Так разговорили тетку!» – на что Яворниченко наконец произнес:
– Я-то шо! Алэ жинка була гарна!
Глава 33. ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ С БОРТОВЫМ ПИТАНИЕМ
Пантелеев пообещал, что будет быстро, – и сделал быстро.
Он устроил Гордеева в караван рефрижераторов, которые в два часа ночи выезжали из Булавинска в одно из тепличных хозяйств под Усть-Басаргино за овощами. Всю ночь провел Гордеев в полудреме на заднем сиденье большой кабины тяжелого грузовика, тяжело таранящего ночь и сминающего колесами не самую лучшую в России дорогу, зато довольно рано оказался на магистральном перекрестке близ областного центра, а еще через час с небольшим уже искал в Усть-басаргинском аэропорту дверь, за которой помещается представительство авиакомпании «Сибирь – Европа».
В конце концов из кассы он был направлен в один из, как их сейчас принято называть, офисов, который расположился на антресольном этаже аэропорта.
Господину адвокату повезло: в довольно неуютном помещении с матово-стеклянными стенами он застал заместителя генерального директора компании.
Это был худощавый брюнет с тонким нервным лицом, лет тридцати, в прекрасном модном костюме землистого цвета и не менее модном пестром галстуке. Впрочем, по случаю жаркого дня пиджак, расправленный на плечиках, висел около сейфа.
Как быстро сформировалась у нас эта новая чиновничья униформа! – подумал Гордеев.
Он еще помнил советское время, когда управленцы ходили тоже не в дешевых, но вполне стандартных одеяниях, ничуть не напоминающих о том, что где-то в мире существует, наряду с прет-а-порте, еще и от кутюр.
Теперь же, всего за несколько лет, мы оказались здесь впереди планеты всей, и парнишки, помладше Гордеева, уже много раз напоминали ему своим внешним видом, своими автомобилями, дачами и, конечно, визитными карточками, что он, всегда подававший надежды выпускник юридического факультета Московского университета, самого именитого в России, и не только в ней одной, так все и остается лишь надежды подающим, при этом оттесняясь в своем движении ближе к обочине.