Свиданий не будет

Опоминаться стали, когда увидели: газета теряет читателей, начинает «протухать», «ложиться под власть». Лемешонок уже по складу своего характера не мог продолжить чащинскую линию газеты – хронографа времени, сенсаций, происшествий, скандалов. Если у Льва был девиз по отношению к героям, антигероям и влиятельным фигурам времени: «В тени не спрячетесь!» – то Лемешонок, можно сказать, неукоснительно соблюдал правило: «Не стой на солнцепеке!» Так что, когда Артем, воспользовавшийся отлучкой Лемешонка в Усть-Басаргино, кое-как убедил Машу Преображенскую, ведущего редактора, все-таки еще чащинского призыва и склада журналистку, что надо откликнуться на происходящие в городе события если не самостоятельным материалом, то хотя бы перепечаткой, он не питал никаких иллюзий на то, что все обойдется. Лемешонок едва ли захочет сделать вид, что он попросту не придал этой информации значения, хотя Артем, зная начальство и наступая на горло собственному голосу, убрал из сообщений все упоминания о Вялине. Он был репортером, начинавшим свой журналистский путь уже в перестройку, не ведал, что такое страх советского времени, а о страхах нового времени предпочитал не думать, прекрасно понимая: стоит лишь сделать один маленький шажок к отступлению, как через короткое время ты уже начнешь бежать сломя голову…

Конечно, имея представление о важнейшем принципе поведения подчиненного: помочь начальству понять, что совершенное деяние не противоречит его, начальства, выгодам, Артем мог бы совершить определенные профилактические действия в этом направлении и, в частности, напомнить Лемешонку о падающем тираже газеты и о том, что конкуренция прессы растет с каждым месяцем, что на газетных развалах Булавинска все больше центральных изданий, наконец, он мог бы ясно подчеркнуть, что сами «Ведомости» никакой инициативы не проявили, но лишь изложили то, что весь город уже несколько дней знает из других источников… Однако Артем ничего этого не стал делать.

Он прекрасно понимал, что Лемешонок теперь даже не захочет играть в страуса. Разговор с Пантелеевым ясно показал Артему, что гибель Елены Борисовой представала теперь не каким-то таинственным происшествием, а уже эпизодом в череде зловещих событий. И Лемешонок должен был определиться, а как он определится – Артем Самарин мог предполагать, исходя из опыта работы газеты после смерти Чащина. Поэтому, когда утром в среду у него в квартире должен был бы надрываться телефон, он не надрывался. Отключив аппарат, Артем залег спать после дежурства…

А Гордеев стоял перед Володей и даже не спрашивал, почему Иноземцев оказался утром у Лиды. «Впрочем, какое ему дело?» – одновременно думал о себе Юрий Петрович и Володя о Юрии Петровиче.

Гордеев размахивал «Булавинскими ведомостями» с дайджестом, подготовленным Артемом Самариным, еще не зная о разговоре Лиды в прокуратуре, после которого она со вчерашнего вечера не вставала с дивана и даже пыталась несколько раз закурить от тоски. Правда, табачный дым душил ее, она кашляла и ломала очередную сигарету…

Он совсем взвеселился, увидев на кухне две бутылки «Булавинской анисовой» (одну Дмитро Лукич, как намеревался, уже успел после смены «покуштуваты», или, говоря на братском русском языке, выкушать), а когда Володя сообщил ему, что в квартире Андреевых видеокассеты просматривали, очевидно, покойный Николаев и его начальник в угро майор Урманцев Василий Антонович, Гордеев чуть не пустился в пляс.

Однако Лида не появлялась (Юрий Петрович, грешным делом, подумал было, что у них с Володей дело наладилось и она, возможно, еще в постели).

– А Лида дома? – удивленно спросил господин адвокат, и Иноземцеву пришлось пересказывать ему то, что он знал о встрече своей безответной любимой с Кочеровым и Константиновым.

Конечно, Гордеев был немного наивен. Своеобразно наивен. Для адвоката-профессионала ему не хватало одного важнейшего качества, которое, впрочем, не приобретается жизненным опытом, а дается – или не дается – от роду. Гордееву не хватало желания понимать, что далеко не все люди на свете ведут себя так, как привык вести себя он.

Юрий Петрович вовсе не был чужд склонности к красиво заплетенной интриге, к созданию ситуаций, когда лжи ничего не оставалось делать, как показывать свои ослиные уши. Однако он все никак не мог поверить, что подлость, как и глупость, границ не знает и всегда наготове для явления во всей своей обессиливающей мерзости.

Правда, не извлекая из очередного столкновения с подлостью каких-либо обобщающих выводов и продолжая верить в «восстановление погибающего человека» (читателем Достоевского Гордеев был запойным), Юрий Петрович все же при этом словно встряхивался и не успокаивался, пока не настигал обидчика, с тем чтобы проучить его примерно. Он не знал в отвратительных подробностях, как, впрочем, не знал и Иноземцев, что было сказано Лиде в кабинете прокуратуры, однако отныне у Кочерова и Константинова был такой враг, из схватки с которым не было иного выхода, кроме как полной погибели – или их, или его.