Свидания плюс ненависть равно любовь (ЛП)

Иви я почти не видел, но вроде бы теперь у нас перемирие. Шаловливые ручки помогли? Или, может, потому, что я сказал ей о застрявших у нее между зубами семенах мака на летучке в понедельник, и ее благодарный взгляд красноречиво говорил: «Ты больше не сатанинский приспешник». Как бы то ни было, отношения между нами смягчились, и я так этому рад, что готов всплакнуть. Еще никогда в жизни я не был так сильно занят работой, еще никогда так отчаянно не стремился проявить себя и заявить о своей незаменимости. Но видеть ее лицо при встречах в коридоре или слышать ее голос, доносящийся из кабинета, — все это сделало последние три недели более-менее сносными.

Бессмысленно, я это и сам понимаю. Ее голос должен был напоминать мне о тикающих часах и что уведомления о денежных поступлениях каждые две недели вот-вот прекратятся.

Тем не менее при таких исходных данных я чувствую себя в вменяемым и крепко стоящим на ногах. Вот только жутко осознавать, что чем бы дело ни обернулось, она больше не будет моей коллегой. Поэтому предпочитаю перейти в режим страуса и просто не думать об этом.

***

Через два дня Рождество, и я с семьей хожу по магазинам. В торговом центре полно народу, но несмотря на то, что кругом не протолкнуться, этот предпраздничный хаос дарит хорошее настроение.

Я обожаю своих тетушек Дорис и Долорес. Они сестры моего отца — близнецы, разумеется — и несмотря на внешнее сходство, сильно отличаются друг от друга. Сколько их помню, Дорис всегда была натурой страстной, а Долорес сдержанной. Если Дорис хотела на ужин бургер, Долорес предпочитала рыбу. Если одна рвалась посмотреть комедию, у другой появлялось настроение для фантастики.

— Чего такой тихий, Оболтус? — интересуется Дорис, как видно, по-прежнему отказываясь понимать, что мне около тридцати лет. Она разглядывает меня, стоя по другую сторону от вешалки с одеждой, а ее голубые глаза от непомерно толстых линз очков кажутся в три раза больше обычного. — О чем задумался?

Копаясь в разложенных на столе разноцветных поло, Долорес оглядывается на сестру.

— Он мальчик. Они ни о чем не думают.

Я икоса смотрю на нее.

— Полегче, Долорес.

В магазине на повторе играет праздничная музыка. Долорес прищуривается.

— Вы только посмотрите на него. Он же вянет на глазах.

Мама мягко кладет руку мне на плечо.

— Ты так измотан работой, дорогой?

О проблемах на работе она ничего не знает. Не стану же я рассказывать, как пару месяцев назад ее старший сын обмазывал автозагаром женщин без их на то согласия и занимался контрабандой блесток и острых соусов. Я не говорил про своего босса и что работать с ним все равно что впустить в свою жизнь реального Рона Бургунди. Естественно, я не упоминал о небольшом шансе переехать сюда, потому что устроенное в таком случае мамой не пойдет ни в какое сравнение с подлянками Иви. И ни слова не проронил, что девушка, с которой я познакомился на вечеринке несколько месяцев назад, стала для меня одним из важных людей в моей жизни, и что я чувствую себя слегка страдающим влюбленным.

— Интересно, — показывая на копающуюся в стопках футболок Долорес, говорю я, — что за чудовище посреди рождественского шопинга станет доставать каждую футболку и разворачивать ее?

Долорес бросает на меня уничижительный взгляд.

— Ты вообще представляешь себе, сколько времени требуется, чтобы все это аккуратно сложить, Ди-Ди? — я начал так называть своих тетушек задолго до того, как оценил эти буквы и понял, что они означают [имеется в виду размер чашки бюстгальтера DD — прим. перев.]. Они всегда смеялись над этим прозвищем, но спустя больше чем двадцать лет мама уже не находит его забавным. Она укоризненно смотрит на них обеих, от чего я смеюсь. Переложив пакеты с покупками в другую руку, я иду за ней к следующему столу.

— Милый, — говорит мама, — расскажи, что тебя беспокоит. У тебя какие-то неприятности? Знаешь, я тут видела тот эпизод «Закона и порядка», где говорилось о теневой стороне Голливуда, — к концу фразы она понижает голос, и ее сережки позвякивают, пока она перебирает рубашки. — В общем, там рассказывалось обо всем. И о проституции, и о бандах, и о торговцах наркотиками, — она смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Ты же не рядом со всем этим живешь?

— Нет, мам. Теневая сторона — это на другой стороне Лос-Анджелеса. Где Джона живет.

Теперь мой черед получить неодобрительный взгляд.

— Мам, я в порядке. Кстати, о нем и думал. Интересно, не одиноко ли ему на Рождество.

Я отличный манипулятор, и в этой семье я научился одному гениальному ходу: если хочешь перевести разговор на другую тему, упомяни Джону.

Мама хмурится, и хотя я уверен, что она раскусила мой маневр, все равно не может удержаться и не защитить своего непогрешимого сына.

— Ты же знаешь, как он занят, — говорит она мне и Долорес с Дорис, которые подошли к нам и тоже слушают. — Он сказал, что все будет хорошо. Что будет с друзьями. Уверена, у него есть важная работа, которая не позволяет ему уехать на праздники.