Свидетель

Той, где оказались Знаменский с Кибрит, кто-то, наверное, оставил в наследство веселый, легкий дух. «Очередники» подтрунивали друг над другом, раскован­но искали попутчиков для кооперации. Ожидание тяготило куда меньше, чем обычно. Те, кто выстраивался сзади, спустя короткое время тоже теряли равнодушную отчуж­денность горожан и «включались».

Вот двое подошли со скучными деревянными физио­номиями. Глядь, через несколько минут начали беззлобно пикироваться:

– Женился бы ты, Валентин! Ведь уж избегался, из тебя скоро песок начнет сыпаться.

– Из тебя самого скоро посыплется!

– Да, но за тобой даже подмести будет некому!..

Коллективным развлечением служил пьяненький му­жичок, которого шоферы не брали. Он был, однако, преисполнен оптимизма. Да еще грели его сердце две бутылки пива; он перехватывал их и так и эдак: мешали рукам, ибо все порывался приплясывать и петь. Тогда поставил их к столбу и в веселии забыл. Вдруг увидал и умилился:

– Гляньте-ка, гляньте! Бутылки-то мои какие у-ум-ные!

Опять покуролесил и опять умилился:

– А пиво стоит! Честно стоит!

И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.

Место стоянки было бойкое – возле ворот «Эрмита­жа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.

…Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна – украинскими забо­ристыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало про­сто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.

Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.

– Да бросьте, это для маминого удовольствия!

Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.

– Да будь я и негром преклонных годов!.. – выразил он свое восхищение. – Ну, Зинаида!

Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.

– Неужели полковник со стальными глазами? – гроз­но вопросил Томин. – Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.

– Да весна же, Шурик. И ты – жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?

– Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.

– Для плиты или для меня?

Та посмеялась:

– Все почти готово. Расставляйте там тарелки.

Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.

Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.

– Ты читаешь или мать?

– Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать – своего рода нравственный подвиг!

В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держа­ла корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.

– Мы только что с дачи и вдруг слышим – Алек­сандр Николаевич вернулся из госпиталя.

– Вернулся, вернулся.

– Поздравляю, Тамара Георгиевна!

– А-а, – сказал Томин, – здравствуйте. Я уже скучать начал – никто не напоминает про тапочки.

– Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, – про­тянула корзиночку.

– Неужели с собственной грядки?

– У нас теплый парничок!

– Тронут. Обожаю всякую травку.

Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.

– Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, – приговаривала она. – Спит беспо­койно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбе­жать. Хоть бы вы на него повлияли.

– Пал Палыч, давай влиять, – подмигнула Зиноч­ка. – Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?

– Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!

– Раз в жизни можно отдохнуть, – «влиял» Знамен­ский.

– Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.

– Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! – запретила Тамара Георгиевна.

– Ну, Паша споет.

– Если забудет про своего единственного ненагляд­ного свидетеля, – вставила Зиночка.

– Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.

– Все в том же состоянии?

– Помяни мое слово, – прорек Томин, – однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!

– Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.

…Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожив­шим Пал Палыча тоном:

– Я бы хотела кое-что сообщить…

– Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).

– Да, Павел, чтобы уж сразу…

Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.

Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.