Свидетель

– Больно впечатляющий полковник. С этакими сталь­ными глазами.

– Хм… Послушай, Зинуля…

Та отмахнулась, вынула номер милицейской газеты «На боевом посту» с портретом молодого мужчины в траурной рамке.

– Хоть и не велено волновать, да все равно узнал бы… Помнишь, было дело об автомобильной аварии? Мы искали пешехода…

– Помню.

– С нами работал инспектор ГАИ Филиппов.

– И его помню.

– Тут указ о его посмертном награждении.

– Ясно… Как?

– Грабители угнали машину… он стал задерживать… их четверо было, – пояснил Пал Палыч.

– Хоть взяли?

– Взяли.

– Спрячьте от мамы, потом прочту… «Милиции за это деньги платят», – зло передразнил он кого-то. – Не платят ей даже близко тех денег, за которые так вот работать! А тем паче собой рисковать. Сколько болванов на свете – просто поразительно!

Тамаре Георгиевне одного взгляда достало, чтобы уяснить ситуацию.

– Ну вот. Уже чем-то расстроили.

– Мама, как не расстроиться, когда в Управление пришел красавец полковник и ухаживает за Зиной! А я валяюсь тут. Кошмар.

– Ладно-ладно… полковник… Будильник звонил?

– Звонил. Съел.

– В процедурной все готово.

Знаменский и Кибрит встали. Томин затосковал:

– Братцы, подождите! Десять минут, не больше. Не поговорили же!

Они, конечно, остались.

– Мама, не поддерживай меня за талию. Я вдесятеро здоровей тебя!

– А ты потихоньку, не на пожар, – уже из коридора донесся обмен репликами.

– Зиночка, с утра я тебя найду?

– Вряд ли.

– Тогда сейчас два слова. Помоги организовать комп­лексную экспертизу. Понадобятся и судебные медики, и трассологи.

– Зачем они тебе?

Пал Палыч изложил суть уличного происшествия.

– Так вот, понимаешь, драка частенько выглядит сумбурно, со стороны не все усмотришь. Обвиняемый, например, говорит, что парень споткнулся и расшиб голову без его помощи. Поэтому, что бы ни рассказывал свидетель, лучше перепроверить.

– И что нужно?

– Во-первых, соотнести рост преступника и постра­давшего…

– Погоди, буду уж сразу записывать. Но ты гово­ришь, единственный свидетель. А сам потерпевший?

– Пока в тяжелом состоянии, допрашивать не разре­шают.

Они еще обсуждали подробности будущей эксперти­зы, когда Томин вернулся.

– Все их процедуры – фигня собачья, – объявил он, уселся на койку и вдруг грустно как-то задумался.

Тамара Георгиевна, поджав губы, удалилась.

– Знаете, братцы, кто меня по-настоящему спас? Одна удивительная сестричка… То есть, конечно, многие выхаживали. И тебе, Зинаида, я не забуду, и другим. Но вот та… а я даже имени не ведаю. Куда-то пропала, когда я совсем в себя пришел. Потом сюда перевезли… Сестер полно, а мне ее не хватает. Это она меня вытащила! В первые дни.

Знаменский с Кибрит украдкой переглянулись: оба подумали о Багровой.

– Шурик, а какая она? – осторожно спросила Зи­ночка.

– Как магнит. Как свет.

И сам себя высмеял:

– Отличный словесный портрет. Объявляется розыск света. Помню только глаза и руки. А во сне вижу отчетливо… Как полагаете, можно влюбиться в состоянии клини­ческой смерти?

– Поскольку до того у тебя свободной минуты не было, то ты и воспользовался, – внешне весело выска­зался Пал Палыч.

– Наука пасует?

– Пасует, Шурик, – подтвердила Зиночка, скрывая замешательство.

Не далее как вчера Майя Петровна осведомлялась у нее о здоровье Томина. За несколько дней в Еловске Кибрит с ней сроднилась, простила роковую для друга просьбу не стрелять при задержании, искренне интересо­валась ее судьбой, домашними делами. Но услышать при­знание Шурика… и в столь несвойственном ему тоне… Вот уж не чаяла!

Опять они с Пал Палычем переглянулись, недоуме­вая, как быть. Майя Петровна просила не говорить Томину о своем бдении над ним. Однако он в два счета и сам выяснит. Если захочет, если не забудет за рабочей маетой. Лучше бы забыл. Потому что он и Майя Петровна (по фамилии все еще Багрова), да Катя (в душе навсегда Багрова), да еще таинственный Загорский – что из этого всего может получиться?

* * *

Утренний выгул Графа Пал Палыч с Колькой поде­лили поровну – через день. Сегодня пораньше пришлось проснуться Знаменскому-старшему. Щенок крутился и поскуливал – подперло.

В квартире он уже почти приучился терпеть, но по выходе из дому надо было проявлять проворство, чтобы успеть отбежать с ним от подъезда. Иначе он прочно и очень надолго утверждался на месте, похоже, сам дивясь, откуда что берется.

Миску он вылизывал так, что муха не подлетала. Обувь грыз исключительно старую – вкуснее. От попыток завоевать диван отказался без больших баталий. Много спал, невероятно быстро рос. Резвился умеренно.

– Мам, он у нас не меланхолик? – спросил как-то Колька, когда Граф отверг его приглашение проснуться и поиграть.

– Нет, Коля, он немножко флегматик и себе на уме. Но умишко еще детский. Крупные собаки поздно взрос­леют.

Гулять с ним было тоже нехлопотно. Посторонних он игнорировал, к кошкам относился уважительно; только продуктовые сумки начисто лишали его равновесия. Пока не иссякнет бурный щенячий аппетит, с этим предстояло бороться. И еще присматривать, чтобы не сожрал какую-нибудь дрянь с земли.