Свидетели эпохи

Ольга замолчала, опустила глаза и сошла на утонувший в лужах асфальт. Дождь, конечно же, усилился, что лишний раз напомнило ей о злополучном законе подлости. Уже без попыток сесть на другой транспорт она зашлепала по направлению к дому. Такое и раньше бывало не раз, шансы, что тебе попадется добрый понимающий кондуктор, обычно невелики. Больше всего Ольгу поражал не визг толстой, обиженной судьбой кондукторши, продавать билеты для которой – единственный способ не умереть с голоду на пенсии, а лица пассажиров, что обычно ездили в таких троллейбусах. Лица тех ухоженных, сытых, одетых в хорошую одежду пассажиров, разговаривающих по недешевым мобильникам с бесполезными побрякушками, торопящихся, теснящихся и всегда чем-то недовольных. Они всегда смотрят, и сейчас смотрели, когда кондукторша орала на Ольгу. Кто-то отстраненно, без эмоций, порой раздраженно. И пока у них еще есть шанс вступиться и помочь, быть может, заплатить, они только смотрят. Ольга часто думала, что если каждый пассажир троллейбуса пожертвовал бы хотя бы рубль, то ей хватило бы не только на поездку. Но они всегда лишь смотрят. А потом, когда Ольга оказывалась «за бортом», они смотрели иначе – теперь уже с другим выражением лица и, как им казалось, с поддержкой и сочувствием. Никогда и никто не предлагал оплатить проезд за девушку или хотя бы вступиться за нее перед кондуктором. Никогда и никто. Зато смотрели все, расценивали ситуацию как несправедливую, но никто не выходил из образа зрителя, никто не рвался в участники. Каждый убеждал себя, что так и должно быть, и что их это не касается. Сейчас вообще ничего и никого не касается. Экономика, политика, медицина, образование, безработица – у них все ужасно, но это их не касается.

Когда Ольга дошла до большого старого особняка на набережной в самом конце Фонтанки, было уже совсем темно. Старые покосившиеся ворота были, как всегда, широко распахнуты, открывая вид на парадный фасад с витиеватой лепниной и массивными резными дверьми. Большой проход от ворот до лестницы «украшал» исписанный неприличными словами остов гранитного фонтана, с грудой окурков на дне. Присмотревшись внимательнее, имея при этом большое желание, можно было уловить черты той помпезности, что царила в этих стенах в прошлом. Но теперь, они хранили свою историю за облупившейся табличкой «Детский дом №770 г. Санкт-Петербурга», и «разруха» – единственное слово, которое приходило на ум тем немногим, кто проходил мимо забытых чугунных ворот.

Дождь все не утихал. Желтый особняк разливал свой драгоценный мерцающий свет на зеркальные лужи и на неспокойную поверхность Фонтанки. Карета подъехала быстро, но из нее явно не торопились выходить. Напряженное молчание потревожил тоненький, почти детский голосочек:

– Помните, Артур, вы говорили, что нам не придется расставаться. Вы были так уверены в этом, что даже не спросили, могу ли я быть с вами. Нет-нет, хочу ли я быть с вами?

И снова молчание. Извозчик обернулся и свистнул подъехавшему следом экипажу, чтобы тот объезжал его. Узкая набережная была не самым лучшим местом для сердечных бесед.

– Господа хорошие, вы будете выходить, али у вас еще какие желания? – осмелился он, наконец, нарушить повисшее напряжение.

– Желания, желания… – раздался приятный молодой мужской голос. – Я благодарен Богу за то, что всегда желаю большего, чем могу достичь.

Дверь кареты открылась, и из нее вышел молодой человек в идеально сидящей черной сюртучной паре и длинном пальто. Он протянул извозчику несколько монет и молча двинулся к воротам, но из кареты дотянулась хрупкая женская ручка и оставила без надежды остаться сухим.

– Вы говорили, что нам суждено всегда быть вместе, и что последнее, что мы будем видеть перед смертью – это лица друг друга. Вы даже не допускали мысли, что наши жизни могут сложиться иначе. Я не могу быть вашей, Артур. Вы же знаете. Знаете, потому что наши семьи отнюдь не поддерживают эту связь. Вы живете так, будто для вас закон не писан, без оглядки на мнения общества, словно не в этом времени. Вы думаете только о будущем, говорите о прогрессе и о том, что будет когда-то, но как же «здесь и сейчас»? Это вас не интересует? Я не такая, как вы. Я хочу, чтобы вы остановились и услышали меня, потому что я так больше не могу… Я устала от такой… такой… – она не могла подобрать нужного слова, в полной мере характеризующего их отношения. Бросаться громким словом «любовь» она не была готова. Ни возраст, ни титул ей этого не позволяли, к тому же она была ума столь же редкого, сколь и ее красота.

Молодой человек не спеша вздохнул. Можно было подумать, будто ему все равно на то, что он промок до нитки. Торопить ее он не собирался, судя по всему, подобный выплеск негодования со стороны юной особы доставлял ему удовольствие и был вполне ожидаем. Она продолжила:

– Я смею просить вас не приезжать больше к нам и не слать мне письма. У меня нет чувств к вам.